Есть несколько несправедливостей в нашей прекрасной жизни, есть, с этим фактом трудно поспорить; да и зачем, собственно говоря, спорить с фактами, кроме как ради удовольствия? Только вот факт, который в настоящую секунду отравляет мое существование; факт, который является ужасной просто несправедливостью жизни... Ради удовольствия с ним спорить не будешь, потому что это тоже самое, что спорить с учебником географии и часовыми поясами. И космосом, и стрелками часов, отмеряющиюми время, которого так мало - всегда мало (впрочем, это не плохо, нет!) и километрами железных дорог, протянувшихся, раскинувшихся, паутинкой покрывших дорогую сердцу отчизну...

Ну почему Камчатка так далеко? (Это как раз из области географии)

Ну почему у меня нет времени, чтобы добраться до Камчатки? (А это касается временных рамок)

И денег... (Это вопрос вне категорий, ибо вечный для всех)

Какого черта я хочу на Камчатку?! (Это уже из области паранормального, неадекватного и хомячьего; логическим объяснениям не поддается, да и не нужно тут никаких объяснений; как бы еще больше не запутаться).

Дурак ты, Хомяк. Или дура. Мы еще не разобрались. Это же Камчатка. А-а-а-а-а! Туда странно не хотеть попасть.

Или вот Переславль Залесский.

Там столько всего удивительного и интересного! Один синий камень чего стоит. А монастыри? А Плещеево озеро? А музей утюга, в конце-то концов? А музей кукушки (не птицы - одноколейки и поездов)? А? А что мы что имеем в результате? Отсутствие адекватного железнодорожного сообщения. Впрочем, радует наличие автобусных рейсов. А потому в Переславль рванем в... мае. Как раз: закончится курс занятий, на который я еще не записалась, но он 24 начинается, а значит нужно уже письмо отправить с заявочкой; определюсь с тем, в какие дни буду в Иридан ходить; вернусь из командировки-рекламника (Кипр); откроем сезон в Сусанине и может быть смотаюсь на закрытие в Сьяны. А, может, и нет. А там уж и Плещеево озеро растает. Адресочком нужного места жительства я разжилась.

Ну почему с Камчаткой не так просто?.. Эх.

А летом - в Плёс. Просто без всяких размышлений и раздумий, в Плёс... Несколько растраивает, что он становится модным курортом, но надеюсь, что там еще не успели все огородить, опафосить и вообще. В Плесе красиво необыкновенно, эти левитановские пейзажи, Волга, золотая в лучах заходящего солнца, как будто даже густая; причалы, лодочки, всегда - великое количество художников, юных и не очень; красные крыши домов, утопающие в зелени, холмы, березы, земляничные поляны; спуски с холмов, которые зимой превращаются в каток и поэтому местные аборигены-бабульки, когда ходят друг к другу в гости, одевают на валенки пару мужских носок, дабы не скользить. Так за зиму одну пару точно снашивают. Музей русской избы, археологические раскопки, в которых можно участвовать, а еще валяться на холмах, фотографировать утром Волгу, туманную и спокойную, и эти крыши, а потом - в музее русского пейзажа отмахиваться от комаров, которых там почему-то полно... Боги, боги мои!

А еще надо добраться до Касимова - удивительнейший городок. Атмосфера там дружелюбнейшая, чувствуется, видимо, что раз соединены так прочны ислам и православие, то приходится быть терпимее друг к другу. И еще Касимов известнен своей помадкой, вкуснейшей на свете. А в четверг и воскресенье (кажется) там проходит невероятнейший и колоритнейший базарный день. И это чудо! Не говоря уже о приокских пейзажах.

Обязательно нужно попасть в Константиново (не ради Есенина, отнюдь!) - холмы, холмы, холмы; зеленые, салатовые, изумрудные, освещенные солнцем и отбрасывающие тень. А если небо в рваных облаках, то холмы становятся похожими на лоскутное одеяло, сшитое из зеленого шелка разных оттенков с разброшенными бусинками коров, пасущихся на берегах. Один берег - крутой, другой - пологий; тот, что крутой - весь, просто весь испещрен гнездами ласточек, черные точки на песочном фоне; небо - не голубое, нет - этакое предгрозового оттенка, едва фиолетовое и солнце, лучами своими лоскутные холмы и коров на пологом берегу щекочущее. Коровы всех цветов и размеров, какие-то ужасно довольные, разве что не ухмыляющиеся нагловато и издевательски, жующие миролюбиво изумрудную траву и с пофигизмом поглядывающие на мир.

Да, надо, надо вернуться. Возвращаться туда, где уже когда-то бывала - это ни с чем не сравнимое удовольствие.

Разве что удивительней только, быть может, попадание в новые места... Камчатка.

Камчатка, я ведь доберусь до тебя. Не в этом году, так в следующем. Не тогда - значит позже. Но я покорю вулканы, сварю пару яиц в гейзерах, забью несколько карт памяти фотографими и совершу свое первое восхождение! Увижу первозданную природу, чистейшие и глубочайшие озера в кратерах потухших вулканов, я исхожу Петропавлоск-Камчатск...



Когда мне говорят, что мечтательность до добра не доводит, мне хочется только громко фыркнуть в ответ. А что еще можно ответить на подобную глупость?

Мечтать, жить, радоваться, планировать и придумывать; мечты, планы, надежды, желания, вера! Боги, боги мои, разве же это плохо? Да ну всех скептиков, депрессирующих личностей и пессимистов!

Я сижу сейчас, пью клюквенный морс из пакета, капаю на чистую флиску, на голубом появляются симпачтиные красные пятна; у меня размазанная рабочая раскраска (читай - накрашенные глаза), красные белки, потому что линзы пора бы уже снять; пучок покосился, распустился, обвалился; у меня пальцы в шоколаде, следовательно - клавиатура в шоколаде, и мышка в шоколаде, и стол в шоколаде, и я - целиком, щеки, флиска; на столе - внеочередной бардак, в блокноте - множество пометок о Пилтдаунском подлоге, в колонках Наше радио голосом БГ - "Под небом голубым есть город золотой"; собака лежит на ковре, под ногами, сопит, сучит лапами и страдает метеоризмом. Жизнь прекрасна.

Не устану повторять, никогда не устану.

Дышать нужно глубоко и полной грудью, щеки солнцу подставлять, а волосы - всей гривой - ветру. И верить - удивительное рядом. Ибо - жизнь. Ну, а разве может быть что-то прекраснее?

В фильме Коровьев стоит сбоку от Маргариты, во фраке и с белым платком в кармане и, наклонившись к плечу, негромким, успокаивающим голосом говорит: "Ничего, ничего, ничего! Ничего не поделаешь, надо, надо!.."Он щурится, блестит стеклышками пенсне, взгляд – внимателен и всепроникающ. Он советчик-помощник, почти заботливо (и при этом невозмутимо) белым платком стирает со лба кровавые подтеки: "Потерпеть надо". Голос – приятен, в меру ироничен, на самую каплю равнодушен, шутлив; когда Коровьев обращается к валящейся от усталости королеве – голос звучит озабоченно: "Последний выход, и мы свободны". Но при этом он все проверяет: "Что-то случилось, королева?", и только один ответ ожидает, что все в порядке, разумеется, как же по-другому у Королевы; достает свой платок, языком цокает, головой качает и все шепчет: "Ничего-ничего, совсем немного осталось", промокает капли пота и крови, дотрагиваясь до лба. Он еще в начале сказал со значением: "И, право, я бы предпочел рубить дрова…"

И как же порой нужно своего Коровьева, когда ты в короне, из-под которой кровь каплями красными, а стереть нельзя, поменять позу – нельзя, голову склонить или улыбку с лица стереть, скажем, - тоже никак; тогда он своим белым платком дотронется до твоего лба, улыбнется ободряюще и вместе с тем равнодушно на самую малость, но и ее, этой малости, достаточно, чтобы не разрыдаться, не упасть, не бросить все к чертям собачьим и навсегда. Потом возьмет под руку, заботливо прошепчет на ухо: "Терпеть надо, королева; ничего-ничего". И действительно – ничего-ничего, и действительно – нужно терпеть, и на самом деле – ты королева. А если случится что, то шепот около уха – то ли искушающий, то ли заботливый: "Ничего не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья…"

Это было еще в январе, снега выпало пока что немного, но подморозило ощутимо. Мы вдвоем с собакой, счастливые от того, что только вдвоем, что больше никого и погода совершенно необыкновенная; выдыхая пар изо рта и шмыгая мигом замерзающими носами, мы отправились гулять на родное болото.

Помню свои ощущения - наедине с мыслями, но не в полном одиночестве; обязательно надо сбежать из дома, если хочется подумать; ой, руки мерзнут даже через перчатки; господи, до чего же прекрасно; скажи мне, хомяк, когда ты стал (стала?) таким (такой! ), когда от ощущения счастья и причастности появляется ком в горле и замираешь на мгновение, дыхание сбивается, глаза слезятся, мысли крутятся, словно осы вокруг своего гнезда. И хочется бормотать только одно - до чего же, до чего же хорошо...

Голова болит невыносимо, но я уже привыкаю к этой боли - несколько дней длится, без перерыва; болят виски, этак поддергивают, поднывают, потом - легче, иногда - пронзает боль; я думаю об этом и понимаю, что почти привыкла.

На улице лужи, капли, фонари в снежном ореоле, деревья - в свете фонарей; воздух - мокрый, это чувствуется, если дышать медленно и глубоко; носом или хватая воздух ртом, жадно и ненасытно; и это безумным образом пьянит, можно упиваться этим мокрым воздухом с запахом города: тающего снега, выхлопных газов - куда же без них в центре Москвы?, кофе, шоколада, табака - у сигарет самый божественный аромат, когда курильщик только затягивается.



Вечер субботы мы с братцем гуляем по стадиону, сопровождая собаку, слушаем плеер, ведем идотские разговоры и ходим под руку, потому что так степенее. Оба - в одинаковых толстовках, джинсах и кедах. Разного, но яркого цвета куртах. Оба - ржем громко, друг друга перебиваем и раздаем подзатыльники. Слушаем Гр.Об. "Ходит дурачок по миру..." А ходим под руку. Так - степеннее. Удобнее. Роднее. Собака бежит сбоку, обнюхивает деревья и косится на нас, когда слышит очередной приступ хохота.

Потом мы стоим на лестничной клетке, он курит, я смотрю в окно и слушаю истории, про то, какая у него тяжелая личная жизнь. Хихикаю автоматически и думаю о своем. Он любит приезжать и страдать мне по поводу своих девушек, поэтому информацию я давно пропускаю мимо ушей, выделяю только новое имя, если такое появляется. Он выдувает дым, а я по старой привычке вожу пальцем перед братиковым носом, пытаясь рисовать дымовые узоры. В конце концов он щелкает зубами, кусает меня за палец, мы ржем, я даю подзатыльник, он тушит сигарету, перебрасывет меня через плечо и тащет в квартиру, вмазывая в углы по дороге.

Всю ночь мы что-то едим. Готовим пиццу, воруем с балкона пирожки, прокрадываясь мимо спящих домашних. В четыре утра сидим на кухне: он на диване курит, я, завернувшись в плед, - на полу, спиной прижавшись к холодильнику. Уже не говорим, молчим по большей части. Слушаем родное Наше. Ночью еще деремся, делим одеяло, спорим, дуемся, ворчим, засыпаем на соседних подушках, попрощавшись в миллионный раз. За те полгода, что я не расстаюсь с братиками, я научилась засыпать раньше них - чтобы не слышать храп.



Меня огорошили, убили, растерзали инормацией... Счастье в неведении, но знание - сила. Что делать с этим, главным в моей жизни парадоксом?

Теперь, чтобы поступить в вуз, нужно сдать егэ. Я еще толком ничего не знаю, но мне уже заранее нехорошо. Ибо появляется необходимость еще раз сдать выпускной егэ в школе - сроки моих выпускных экзаменов уже давно вышли. Надо искать, зунавать, бегать, а у меня болит голова, подвернута (надеюсь, что все-таки нет, тьфу-тьфу-тьфу) лодыжка и кудряшки на голове пушатся из-за дождя. И еще мне кажется, что слово пушаться обязательно должно быть с двумя ш. вот так - пушшатся. Чтобы все сразу понятно было. но это глупые попытки сбить себя с мысли - мне все-таки надо бежать, делать, думать, быстро-быстро-быстро. Вот только голова пройдет.



Сестра испекла очередной божественный пирог, собак сопит в кресле, подснежник на столе расцвел окончательно, порядок уже снигул, а на винни-пуховом календаре прошел еще один день весны. Живем. И радуемся. Каждому новому дню.

Боги мои... Хорошо! Дышится наконец-то полной грудью.



По случаю увеличения количества аватарок, я добавила еще одну и то только потому, что она уже болталась по жж, пусть и здесь будет. Это кусочек одной презабавнейшей фотографии одного презабавнейшего момента; мы с одним братиком едим шоколадку, чтобы не заметил второй - а он в этот момент смотрит нам в спину с подозрением, но мы не знаем, что он на нас смотрит и спокойно хомячим, не понимая, почему ржет фотограф, чудесная Надюшка, а происходит все это на станции не помню с каким названием, минут сорок-час от Киевского вокзала вниз, сумерки, ноябрь, чей-то день рождения, хочется спать, улыбаться, теплую руку на плече и целоваться. Не с кем. Да и руки нет подходящей. Мы едим шоколадку, обманываем братца, жмуримся и облизываем пальцы. Отсутствие манер, полнейшие нарушение гигиены, тающий шоколад во рту и счастье пузырьками по венам. Где-то на переферии сознания снайперская песенка:

А они не знают, каким вкусным может быть снег...

Удивительный был день.

А хотя... У меня все дни удивительные.

Я вчера разговаривала вечером по телефону, прижимая трубку щекой к уху и елозя по синей скатерти пальцами, как-то бездумно и неосознанно. Только спустя минут сорок разговора обнаружила, что выстроила замкнутый квадрат по периметру скатерти (куда смогла дотянуться сидя) из разбросанных по столу предметов: конфет, лаков для ногтей, скляночек, солонок, резинок для волос, яблок, пилочки, карандашей, ложек и вилок... Конечно, убрать это чудо подсознательного искусства было выше моих сил, а потому сегодня утром меня разбудил добрый вопль моей доброй матушки. В вопле присутствовала доля ужаса и настоятельная просьба убрать все это сию секунду; я лишь повернулась на другой бок и проспала работу.

Пришла на полчаса позже, мило смутилась перед носом у грозной начальницы, та меня отчитала привычно, но простила из-за вчерашнего. А вчерашнее... Честно говоря, я до сих пор не понимаю, что со мной произошло в последние два дня, но так отвратительно мне не было, казалось бы, еще никогда в жизни: я не говорю, что у меня болело, проще перечислить обратное. Ощущения человека, которому лет девяносто и которого задавило асфальтоукладочным катком. Конкретно так задавило, несколько раз, с чувством, с толком, с расстановкой. У меня в довершение ко всему тряслись руки и ноги, отключалось сознание, черные точки носились перед глазами, а цвет лица пугал окружающих. И в таком виде я явилась на работу, то есть вошла в офис и привалилась к стеночке, закатив глаза, со словами: у меня все прекрасно, ничего-ничего, сейчас отдышусь только. Ну, мои дамы меня и продержали на работе весь день при таком раскладе. Как домой дошла - не знаю: в метро совсем худо было, левое подреберье кололо. Потом я подумала, что мой организм ведет себя, как подлец, встряхнулась, мужественно пошла пешком от метро до дома - правда, дома уже не помню, чем занималась. День выпал из памяти.

А сегодня мне едва нос не сломали - вмазали в закрытую дверь, разумеется шнобелем, чем же еще можно вмазать девушку в дверб; так еще обругали, как же иначе; предчувствую, что навешу на днях травмпункт. Хотя, вдруг нос пройдет и пронесет?.. Болит, зарраза.

На днях в троллейбусе удивительную картину застала - сидел напротив меня дядечка и задумчиво смотрел в окно, подперев щеку рукой. Я смотрела то в окошко, то на своих сотроллейбусников, доставала из сумки шоколадку, отламывала кусочек, убирала плитку, съедала кусочек, жмурилась довольно и размышляла о вечном дальше. Мой же невольный сосед лез в свой рюкзак, доставал оттуда пластмассовую стопочку, бутылку водки, запивку, наливал в стопочку, закрывал драгоценную жидкость, хряпал это дело, запивал, морщился, фырчал, крякал, убирал все в рюкзак. Совершив ритуал, снова задумчиво принимался смотреть в окно, на Садовое. Когда заканчивал он, отвлекалась от созерцания окружающей действительности я, лезла за своей шоколадкой, совершала в свою очередь свой ритуал... Кажется, подхихикивал над нами весь троллейбус.

Арбат медленно, но верно обвесеннивается. Тает снег, хлюпают лужи, снег с крыш падает уже не тихо, а с громким хлопами, бабахами и трындыхами. Сегодня я в первый раз за долгое время услышала на Арбате птиц. Потом их же - на третьяковке, и в переулках замоскворечья; на улице Гиляровского - я сегодня обежала половину Москвы и везде под ногами хлюпало, снег крупными, но уже последними хлопьями падал с неба, ветер трепал отросшие совершенно непотребным образом кудряшки, кричали что-то вечные торговцы газетами, бижутерией, сувенирами и даже одна бабшука с корнями сельдерея предлагала мне купить пару корешочков. Про запасик. Все это сливалось с воробьиными трелями и чириканьями, воздух был мокрым-мокрым, но свежим - насколько это возможно днем, в центре Москвы. Я рада, что заканчивается зима - мне уже хочется весны, а потом, конечно, захочется лета, а потом осени, зимы - я так тороплюсь жить, тороплюсь увидеть неувиденное, узнать - неизведанное, почувствовать - непочувствованное. Оказывается, первый глобус был изобретен в Нюрнберге, а легенда о Летучем Голландце родилась на Мысе Доброй Надежды. Они обречены скитаться вечно, без возможности вернуться, если только капитан не найдет девушку, согласную выйти за него замуж; но он не найдет, конечно; встретившим сулит несчастье и капитан, и обреченная команда, и призрачный корабль, а ведь какое название удивительное - Мыс Доброй Надежды. Но им совершенно не на что надеется, не обогнуть никогда мыс с таким прекрасным названием, и как-то это печально, черт побери. Очень печально.

Я все думаю об этом, боги, боги мои - это как же так: без возможности вернуться домой, без приюта, домашнего и родного. Последнего к востоку от моря почти. Думаю порой, как же все-таки ценю мой милый, уютный и невозможно сумасшедший дом.

Поймала бабушку на кухне на днях ночью. Грозно ткнула пальцем в часы, они мигали зеленым в темноте ночи, строго демонстрировали половину первого ночи, бабушка виновато развела руками, сказала печально: "Понимаешь, хомяк, уснуть не могла - как же селедочки захотелось..." Конечно, понимаю, милая бабушка. Улыбнулась, сунула ей мезим на всякий пожарный, прихватила яблоко и отправилась дальше изучать Швейцарию. И досыпать.

Кстати, а вы знаете столицу Австралии?



Я не устаю думать, что нет ничего гнуснее, чем подводить итоги, но мысль эта крутиться в моей голове, не переставая: полгода, боги мои, подгода! Это же почти целая маленькая жизнь.

Полгода я веду якобы серьезную жизнь; полгода я не учусь, полгода я шляюсь по лесам-пещерам-полям и болотам. Хожу на работу - за шесть месяцев я истоптала Арбат, я прознала все окрестные переулки и перезнакомилась со всеми продавцами и дворниками соседних дворов. Обошла все аптеки, слышала колокольный звон всех церквей; мчалась по мощеной улице в кедах, в первый день опаздывая на работу; спешила на каблуках, падая, зацепившись об урну; в коламбии скользила по гололеду; я везла тележку с каталогами с тур.выставки, пританцовывала, не спеша идя домой и слушая вечных арбатских музыкантов. Я видела, как падали с коровы, с хохотом и воплями; я лежала на снегу, в очередной раз навернувшись, смотрела в высокое небо, с плывущими по нему персиковыми облаками, воображая себя то ли князем Андреем, то совсем замученным жизнью хомяком; я в слезах стояла около театра Вахтангова и вечных карикатуристов в сентябре, понимая, что готова все бросить, что не могу больше, что это чертовски тяжело для меня, милого и уютного домашнего ребенка: работа, требования, необходимость пробиваться, терять мягкость, размазывала слезы по щекам, хлюпая носом и убеждая окружающих, что все в порядке, мне полегчает сейчас, правда-правда. Я жаловалась на жизнь Окуджаве, сочувствовала памятнику Пушкину и Гончаровой и пила кофе из пластиковых стаканчиков с продавцом чебуреков.

Я не потеряла мягкость и не заработала язву, но я стала немножко умнее, чуть-чуть язвительнее, значительно - самостоятельнее и много, много счастливее.

Папенька иногда приезжает, говорит мне гадости, или молчит, или интересуется, неужели все, к чему я стремилась - это работа в турагентсве за копейки. Я пью чай, медлю с ответом - но не потому, что у меня нет ответа, а потому, что не хочу ругаться - все равно же не поймет, ибо не хочет просто. Потом отвечаю задумчиво: нет, не все. Я иду, медленно и плавно, к своей цели. Иду, к прискорбию, сама. Он фыркает, сжимает свой стакан. Раговор не клеится, я уношусь с собакой на улицу, дышать, думать, мечтать.

Полгода я живу, искрюсь, бьюсь током, смеюсь, источаю нежность и ядовито огрызаюсь, засыпаю в метро, едва пробуждаясь на конечных станциях. Засыпаю под боком у братиков. Просыпаюсь ночью порой - слева храпит один, справа сопит другой, оба выпихнули меня из-под одеял (у нас всегда одна кровать, два одеяла и три человека), смотрю в окно, как падает снег, кружась в свете фонарей, или темная ночь скрывает все на свете и только неясные блики сходящей на нет луны бродят по оконной раме. Я улыбаюсь счастливо, зеваю сонно; думаю, что жизнь прекрасна и забираясь под одно из двух одеял, к кому-нибудь из двоих под теплый бок, засыпаю.



Нелепо, смешно, безрассудно, безумно... Волшебно.(с)

Кто как проводит праздники, а вот хомяк, ы-ы-ы, весело. И очень-очень травматично.

Пост будет коротенький в силу того, что обмороженными пальчиками печатать трудновато. Обмороженный нос побаливает, губы и щеки (в том числе обмороженные) - тоже. Выбитое правое запястье ноет, потянутая нога требует более нежного к ней впредь обращения, а спина болит просто и на одной ноте. Почки покалывает легонько. Шею сводит...



Но это все мелочи, зато я оценила все стороны зимнего туризма и минус тридцать ночью в лесу.



Я заехала в леса в пятницу с утра пораньше и вчера, в субботу, часов в десять вечера вернулась. К часу ночи ко мне приехал один из братиков - с коварной целью поесть поплотнее. В итоге кушали и чревоугодничали мы до пяти утра, ржали столько же, к шести спать улеглись, под одно одеяло, уже без сил искать второе, поворочались, на середине разговора вырубились. До этого слушали Бексфорда Мельницы, ворчали, что наш обожаемый К. поет лучше. Что-то очень важное обсуждали, пугали бабушку посиделками на кухне в полнейшей темноте, выпили три чайника чая, чтобы отойти от глинтвейновых лесных деньков, умяли весь холодильник на двоих; часа в два позвонил братик второй и сказал, что мы вредные, бессовестные и вообще. Мы сказали, что он сами себе злобный баклан, раз не приехал. Впрочем, грозился приехать в понедельник, но я сомневаюсь.



А сегодня день был на редкость кулинарным - тесто для пиццы надо было куда-то использовать, а потому пришлось готовить - вот и умудрилась я за день испечь три пиццы с разными начинками и их же почти все три умять. Благо, стоило уехать братцу, понабежало еще гостей и все съели в итоге, а то я лопну когда-нибудь. Определенно.

А еще сегодня - день Мельницы. И ддт.

Жгучая смесь, йе-хо-хо!



Запястье уже воет, но я еще печатаю. В колонках все еще Хелависа.



На самом деле никто в лес, кроме братиков и меня не пошел; моя матушка на это отреагировала вполне предсказуемо:

"Три дурака!"

Подумав: "Нет, три идиота! Нет, три придурка!!!"

Моя маман не любит зимний туризм, определенно. Зато обещала нас кормить плотненько, если мы ходить будет реже. Есть над чем подумать, одним словом. А вернулись мы так рано, потому что эти милые люди, братики, проимели где-то по сугробам три пачки своих сигарет. А мою, для них приготовленную, заначку скурили сразу же. Есть плюсы в некурении. Иногда. А еще мы очень увлекательно проводили время, как обычно одним словом: давно уже иной характеристики, кроме дурка, наше совместное времяпрепровождение не имеет. Решили подарить общему другу на ДР плюшевого мишку. Благо, тому под тридцать, и весит он сто десять. Будет забавно, в общем.



У меня из не-моего-имущества опять великое множество всего собралось, самое интересное - это, разумеется, лопата, палатка, аптечка, тент и чуни. Хотя, есть спионеренная - вернее, забытая одним из двоих - футболка, в коей я теперь сплю и расхаживаю. Бугага.

Ладно, лапы устали, глаза заслезились, нос зачесался, бред записался все активнее и активнее... Не буду дальше глупостями увлекаться. Пойду чайку попью, доем последний кусок пиццы, поглажу развратную рабочую рубашку и спать.

Как завтра на работу поползу, не знаю, хе-хе-хех.

Чудесные ~BlackStar~ и Snowball меня выпинали и сказали, что стесняться не надо, особенно того стесняться, что делаешь, даже если делаешь что-то не то. Ну или как-то так.



Не буду писать длинных вступлений - в кои-то веки! - обойдусь лаконичным предисловием.



Это просто незаконченные истории одной придуманной жизни, оборванные, рождающиеся постояно и умирающие также непрерывно; сырые, слезливые, моего пера, шариковой ручки и клавиатуры. Без имен. Без смысла. Так, обрывки чувств, диалогов и чьих-то жизней.

Очень хотелось бы узнать мнение.







Она сразу решила, что ни за что и никогда не выйдет за него замуж. Не наденет белое подвенечное платье, не будет клясться в вечной любви и верности, и обещать быть рядом при любых обстоятельствах тоже не будет. И вовсе не потому, что это казалось чем-то невыполнимым, нереальным или, быть может, глупым. Нет. Просто она смотрела сейчас на него, на россыпь веснушек на этом самоуверенным носу – да-да, у него даже нос был самоуверенным, вздернут был по-особому, с этаким осознанием собственной значимости; на эти улыбающиеся губы, глаза, спрятавшиеся под густой челкой, смотрела и понимала, что выходить за него замуж нельзя ни в коем случае. Понимала, что он бросит ее на алтаре, или в загсе, или после первой недели совместной жизни… Или она уйдет от него, спустя пару дней, месяц, полгода – не смогут они жить вместе, вдвоем, душа в душу, отдавая и принимая, делясь всем и поддерживая друг друга во всем, в горе и в радости, и всегда, во веки вечные, аминь. Не получится. И пусть даже с первого взгляда стало понятно – всем окружающим понятно, миллиону общих друзей и знакомых, и даже его старенькой бабушке, коммунистке со стажем, - что все происходящее между ними не обычная для жизни обоих интрижка или роман без обязательств, или блажь двух обуреваемых весенними гормонами людей. А любовь, самая настоящая и прекрасная, невыносимо трудная и легкая, неописуемая, превознесенная и недооцененная, единственная на всю жизнь; чувство из чувств, ощущение из ощущений – когда сводит что-то внутри от осознания причастности, когда сжимается сладко и больно глупое сердце, и слезы из глаз, и комок в горле, и дышать тяжело, и желание молчать, и мечта говорить, и неспособность объясниться, и неумение поругаться.

Все равно жить вместе они бы не смогли, не сумели бы; давать обещания, хранить верность, планировать бюджет и мечтать о детях. У них и отношения-то были по этой причине нервные, лихие, беспорядочные и страстные, все боялись надоесть друг другу, разочароваться раньше времени, поругаться, разойтись, изменить, не суметь; недосказать боялись, недочувствовать… Недолюбить.



Она сразу решила, что никогда, ни за какие сокровища и радости этого мира не выйдет за него замуж.

Наверное, именно поэтому он никогда и не предлагал.



*





Когда до них, наконец, дошло, что все, происходящее между ними такое количество времени есть ни блажь, ни глупости, ни последствия пьяных ночей и дурацких разговоров, ни попытка найти утешение в знакомых объятиях или способ избавиться от сводящего с ума одиночества, было уже поздно.

Кто же знает, по какой таинственной причине все эти часы и дни, месяцы и годы совместных дружб и дружбищ, начиная от первых дней знакомства и потом, дальше, во времена тесного общения, общей работы, вечной дружбы, феерических скандалов и примирений, телефонных разговоров, писем с ошибками и бесконечных жалоб друг другу на неудавшуюся личную жизнь… кто знает, почему эта мысль ни разу не приходила ни ему, ни ей в голову? А вот теперь резко – ударило. Осозналось. Дошло. Понятно стало, что все дело в космосе, высших силах, избранности и предназначении; что все это время они просто не замечали, не обращали внимания, закрывали глаза на очевидное… да и вообще говоря, вели себя, как два редкостных идиота. Как обычно себя вели, одним словом.

А потому сидели сейчас на прокуренной кухне одного хорошего знакомого – сам хозяин и остальные гости ушли гулять с замученным Гоголем, грустноглазым спаниелем лет пяти, и заодно провожать до метро родственников из Новосибирска, наивно надеющихся уехать домой этой ночью. Сидели друг напротив друга, через разделяющий их стол, заставленный бокалами и полупустыми бутылками. Она курила и выпускала в потолок колечки, он жевал найденное в холодильнике кислое яблоко и морщился. Говорить не хотелось, потому что сказать было нечего. Оба понимали, что уже поздно что-то менять в этой жизни. У него через неделю была назначена свадьба на самой замечательной девушке на свете, она улетала в другой город, на такую долгожданную новую работу. Было поздно.

Но был космос. Предназначение. Метафизическая чепуха. Ощущение избранности и вечности.

А еще невеста и новая работа, устроенность, благополучие, успех, честолюбие, семья, долг, обязательства, обещания, люди, знакомые и друзья…

Победил, впрочем, космос. Ушли вдвоем куда-то в ночь, оставив недоеденное яблоко, недокуренную сигарету и ключи под ковриком.



*

И - да. Мне действительно интересно мнение.

Я жарю кутабы на захламленной кухне, своей, родной кухне; пальцы в масле, водолазка в муке, черная - в белом, почти концептуально, три ха-ха. На свете нет ничего вкуснее кутабов, и я говорю об этом в трубку и добавляю на стон, что никогда не угощала: "Да приезжай, попробуешь..." Не можешь - так не можешь, я как-то равнодушно и радостно смеюсь над какой-то глупостью, переворачиваю кутабчик, бормочу, считая их общее количество и прикидываю мысленно, кто из домашних стянул две штуки. Вешаю трубку, напеваю, подпрыгиваю, размахивая лопаткой, которой переворачиваю кутабы. В так подпрыгиваниям юбка подпрыгивает, косички подпрыгивают, посуда на столе подпрыгивает. Ищу барбарис по полкам и ящикам. Кутабы - это традиция, еще папенькой привитая в нашу семью. Приходит язвительная мысль: "Ну хоть что-то..."

Я жарю кутабы и одновременно пишу этот пост, бегая на кухню переворачивать; в асю кидаю провокационные дерзости. Радио как обычно в унисон, я не устаю удивляться и поражаться, насколько.



Так любят джаз, так любят вино,

Так воплощают содержание снов,

Так встают на ступени, ведущие в рай,

Так живут все, кто умрет все равно.

Так вынимают гвоздь из стены,

Так ждут удара со стороны спины,

Так выходят из дома, собравшись в рай,

Так идут на войну, так идут с войны.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.



Снег метелит за окном в рыжем свете фонаря, и я все обдумываю сегодняшнюю мысль.

Когда валит снег, крупными хлопьями, большими и медленными, и величественными, и тихими, обязательно надо поймать одну из снежинок на ладонь в темной перчатке - это будет даже не снежинка, а целая снежинственная связка, воздушный комок, кажется он сам может взлететь, такой невесомый; поймать и подуть медленно, растопить это крохотный сугроб теплым дыханием, то можно увидеть как белая снежинка, одна из десятка, слепленных вместе, становится прозрачной, ледяной, игольчатой, нереально красивой и сразу же превращается в несколько блестящих капель. А еще, еще... еще, если смотреть в серое, низкое небо при таком снегопаде, то понимаешь, что такое настоящее волшебство - без искр, взрывов и фееверков, но вот эти появляющиеся из ниоткуда, просто бесшумно появляющиеся, материализуещиеся из воздуха снежинки - это волшебно. Сначала их нет, потом точки, потом летящие в твое лицо белые комочки... Волшебство, впрочем, заканчивается, стоит подумать, что твои перчатки промолки.

А я все жарю кутабы, все веду бессмысленные разговоры, все планирую-планирую-планирую ближайшие деньки. Денечки. Самой смешно. Все слушаю песенку.



Так медный пятак проверяют на зуб,

Так вытирают поцелуи с губ,

Так, уже встав на дорогу в рай,

Опять забывают считать каждый рупь.

Так рожают детей, не зная отца,

Так встают во весь рост, не боясь свинца,

Это так больно - дорога в рай,

Но жизнь - из яйца, а начало - с конца.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.



Очень хочу покататься на коньках, перестать поскальзываться на нечищенном, разумеется, Арбате - зачем же его чистить; хочу начать есть, как скромная девушка, а не хомячище, но, разумеется, не получается. Хочу на Фолк-безумие. Очень хочу, впрочем, у нас запланирован лес, и я даже не знаю, куда меня тянет больше. Решила летом отправиться в Калининград, записалась на курсы, получила на работе отпуск в апреле, который проведу... *подмигнула* Хорошо, думаю, проведу. А где - тсссс!

Ношу линзы третью неделю и уже третью неделю слушаю комплименты относительно того, какие огромные у меня, оказывается, глаза. Все удивляются. А мне смешно. Но и приятно, правда.

Написала две зарисовки. Кажется, я бездарь)))

Решила перечитать двенадцатитомник Толстого, сейчас отхожу от "Воскресения", перевариваю, заполняю блокнот пометками и мыслями, хотя, скорее - мыслишками и почти... Так, стоп - телефон.

У, злодей, хам, негодяй, позвонил, от концерта отговаривает, к лесам склоняет, говорит не замерзну, обзывается, командует... Сейчас устрою. Ох, устрою.

Устроила.

А вообще, я все размышляю над Толстым. В свете перечитывания Льва Николаевича не устаю вспоминать Татьяну Толстую и одно из ее эссе, совершенно удивительное, про мясо, стол номер и пристрастия великого писателя. Хихикаю. И заполняю блокнот рядами буковок.



Кутабы дожарила, кстати. И все-таки - нет ничего вкуснее. Особенно, если присыпать барбарисом, смазать маслом сливочным, на тарелку два положить и кефира с зеленью самую малость. Или сметану - для любителей, только в нее обязательно - чеснока рубленного, зелени, перешать хорошенько, в темную плошку, вы же помните - белое и темное, концетуальненько; перед собой это чудо поставить. Ах! И клюквенного морсика, ядреного, с кислинкой-горчинкой, в высокий стакан. Сразу говорю - двух кутабов не хватит. Я пока жарила, у меня половину домашние растаскали.

Пойду я, пожалуй, поужинаю, да... А то совсем не останется.



А Кортасар, между прочим, совершенно и удивительно гениален.



Кто здесь есть богатый - ответь,

Как серебро превращают в медь,

Как выворачивают нутро по дороге в рай,

Как добро превращают в плеть.

Как наутро легко смотреть

На то, как изящно танцует смерть

На горячей дороге, ведущей в рай,

И даже пытается что-то петь.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.

Ты большой хозяин сонной травы -

Это значит, тебе не сносить головы,

Это значит, рядом дорога в рай,

Где на губы трубы наложены швы.

Где наливают в гитару воды,

Где обнимают, косясь на лады,

Где, видя сон про дорогу в рай,

Успевают проснуться за миг до беды.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.

А ты играй, а ты играй, играй -

Может быть, увидишь дорогу в рай.



Песня Арефьевой.

Вопросы от Кисо))



1. То, без чего ты не сможешь прожить долгую и счастливую хомяковскую жизнь?

О боги, пунктов - миллион. Без сладкого не смогу - определенно. Без походов не смогу теперь уже точно. Без пяти чашек чая ежедневно. Без книжки любимой, музыки в плеере и нашего радио по утрам. Без мяса, аси и возможности фотографировать. Без работы. Без собаки. Без дурки - ежедневно и ежечасно. Без пары каамелек, болтающихся в кармане. Но это так - по мелочам. На самом деле...

А на самом деле - без своих людей не смогу. Без голосов в трубке, без плеча под щекой, без частых встреч, совместной болтовни и общения. Без воплей: Хомяк, встава-а-а-ай! И шепотов: спи уже, чудовище. И без смеха. Без своих - не смогу. Никак. Совсем. Прожить-то проживу, но относительно степени счастливости - сильно сомневаюсь.

Поэтому - резюмируя - без дружбы.

2. С чего вдруг такой ник? Почему не барсук, не тушканчик?

Ник не сама выбирала. Сначала меня так дома называли, потом знакомая преподавательница. Но это как-то болталось, не приживаясь. Потом в каком-то флешмобчике когда-то давно меня так тетушка проассоциировала. Я так активно отпиралась, что приросло. Медленно, но верно меня все сетевые знакомые стали называть хомяком. Потом - лето, знакомство с братиками, уже уверенно представляюсь - хомяком. Дальше - осень, великиое множество командно-сусанинского народа, все уже твердо: хомяк, хомячо-о-ок, хомячище, хомячог.

Так что переименовать дайриковский ник из Idril в Хомяк. было делом секундным.

3. Книги какого автора ты купишь в самую последнюю очередь?

Дамские романы. Автор - безразличен. Это те, которые сопли в сахаре. Маленькие, карманные, в мягкой обложке и полуголой теткой сомнительной внешности и с закатанными - по задумке иллюстратора от удовольствия, видимо, - глазами на обложке. Там где главная героиня - удивительной и небесной красоты девственница-феминистка лет двадцати пяти, с роскошными волосами, высокой грудью, упругими бедрами, огромными глазами и прочим набором барбикукольных прелестей. Она будет бедна, но аристократична, обязательно - пойдет против семьи, будет ютиться в сомнительных домах, совершать подвиги; как-нибудь ее приметит один из врагов семьи либо просто недоброжелателей, этакий импозантный и харизматичный мужчина лет тридцати, либо холостяк, либо разведенный, с пронизывающим взглядом по фигу какого цвета глаз, с развитой мускулатурой и с большим членом, конечно. Увидев последний упомянутый признак главного героя, всенепременно активно выпирающий из-под одежды, главная героиня будет мучительно краснеть. Дальше лирический герой обязательно силой заставит выйти главную героиню за себя замуж, кстати, забыла добавить - он несравненно богат. Лишит ее невинности - для антуража можно где-нибудь у камина на пушистом ковре, который, конечно же, совсем не колет спину и ковровые блошки тоже там выведены. Сделав свое черное дело, он уйдет; они поругаются, потом будут скандалить и ревновать друг друга к дворецкому, горничной и старой чернокожей няньке Жуанне шестидесяти трех лет. Походя, он спасет ее из лап негодяев-насильников-сектантов, решивших принести главную героиню - напрасно полагая, что та еще сохранила нужную для обряда невинность - в жертву Великому и Ужасному Повелителю Сороконожек, и не знавших, видимо, что приносить-то уже нечего. Главный герой спасет героиню, потом они спасут старую няньку Жуанну, дворняжку Тявку, хромую на переднюю левую лапу, племянницу президента и весь мир за компанию. Няньку ранят, на ее смертном одре главные герои помирятся и раскаются во всех грехах, главный герой скажет главной героине, что был вынужден жениться на ней и лишить ее невинности исключительно потому, что знал про страшлый и ужаслый обряд сороконожко-сектантов, а потому не смог допустить чтобы его любимую (тут должна быть сопливо-красивая сцена с непременной репликой: "Неужели ты еще не поняла, что я люблю тебя, любовь моя?!") взяли и принесли в жертву. Нянька внезапно оживет, скажет: "Я рада, что вы помирились. А теперь мне надо приготовить кофе..." и уйдет, оставив их для совершения нцы. Нца свершится, закончившись слезами от сильнейшего в их жизни оргазма, вспыхами, молниями, осыпающейся штукатуркой и взаимными признаниями в любви.

Аминь.

А действительно - зачем их покупать, у меня их полно - бабушка читает. Очень, скажу честно, увлекательно.

4. Какой книжный персонаж больше всего напоминает тебе твой идеал?

Ох. Знаешь, Кисо, в разные периоды жизни - разные. Когда-то, в глубоком - Шерлок Холмс и только. Позже - Арчи Гудвин. Еще были герои Толкина, Улицкой, класссиков, профессор Преображенский был, не упомнить всех - много-много, честно. Но сейчас, наверное.... Бегемот. Мой любимый, родной, пакостный и вредный булгаковский Бегемот. Ну, а уж если с компанией - то Бегемот и Коровьев.

5. Весь мир переливается радужными красками или...?

Да-а-а-а-а!

Кхм. Да. Он яркий, пестрый и мой.

6. Когда ты чувствуешь себя свободной?

Последнее время - всегда. Как Маргарита, помнишь?

Невидима и свободна! Невидима и свободна!

Я свободна, если у меня есть друзья. Как ни парадоксально звучит. В том плане, что в одиночестве свобода ощущается неправильно. А вот со своими... Со своими свобода - это свобода.



~*~



Вопросы от emerald))



1) Любимый писатель?

Любимого - нет. Когда-то, в период активного, средне- и раннешкольного еще, почти болезненного поклонения миру средиземья и Толкина, думал, что он. Чуть раньше - Конан Дойль, Агата Кристи и Рекс Стаут, это был период увлечения детективами. Гюго с его нудным, но безмерно увлекательным 93 годом во время обожания французской истории. Улицкая, Толстая, Бах с Чайкой, Бредбери с "Вином из одуванчиков", Фрай, Леонид Андреев. Булгаков, быть может? С "Собачьим сердцем", "Мастером и Маргаритой", "Белой гвардией". Любимый писатель - это вопрос, на который однозначно я ответить не смогу определенно. Вот любимый поэт есть. Да и то, не один, а два. А относительно прозы - не могу сказать, сама не знаю даже.

2) Любимая книга у Улицкой?

"Медея и ее дети"...

Или все-таки "Сонечка". Я еще сама не разобралась.

А еще обожаю Пиковую даму, Веселые похороны, Цю-юрих, Орловы-Соколовы... Ах.

Нет, самая любимая - Медея. Ее могу читать, перечитывать, закрывать-открывать. С любомого момента.

3) Ты когда-нибудь стриглась совсем коротко?

Наверное, нет.

Максимум коротко для было в марте прошлого года. Это был одуванчик, кажется, даже не достающий до плеч. Хотела вот в этот раз совсем коротко постричься, но меня отговорили, тираны и супостаты. А вообще, я всю жизнь ходила с длинными волосами, папА был сторонником подобной прически у девушшшек. Тем паче, своих дочерей. В те счастливые моменты, когда мы с ним еще разговаривали, у нас на данную тему особых трений не было, потому о своих коварных планах постричься я ему никогда не говорила. Но года полтора назад мои роскошные, вьющиеся, темно-рыжие волосы длиной пониже пояса - характеристика со сроком давности - стали выпадать и превращаться в паклю. Я их обстригла, как раз летом перед вторым курсом (сейчас я, по идее, должна быть на третьем)), скрывала это от папочки полгода, потом как-то само собой замялось. Кстати, это был образчик гениальной конспирации. Впрочем, волосы мои получше не стали. Так и хожу с паклей))

4) Ты умеешь кататься на коньках?

Зависит от того, каких.

Ибо детство мое прошло под эгидой: "Научим хомяка всему, чему можно!" Я посещала все: начаная от театрального кружка и бальных танцев и заканчивая кружком, где мы учились составлять ребусы и писать стихи. Мою сказку даже в нашей Котофее печатали))) Под удар не попали только бассейн (мои боялись, что я не досушу косищу, простужусь, заболею менингитом...) и музыкальная школа (отсутствие у меня слуха было общеизвестным фактом с глубокого детства. Проблема в том, что меня это в дошкольные годы мало беспокоило. На горе родителям...). Так вот - в дополнение к тасканиям меня по различных кружкам, секциям и прочая, я была два года записана в Искру. Бугага, на конькобежный спорт. Где два года упорно отзанималась - проблема лишь в том, что первый год я не закончила, вывихнув шею, а второй - выбив обе руки. С тех пор в конькобежный спорт больше не играю. Печально смотрю порой по телевизору разве что.

Кроме прочего отчетливо помню, что ролики у меня были всегда, начиная еще двухполосными и заканчивая появившимися тогда однополосными. Так что на них я катаюсь прилично, стоять умею, торможу, впрочем плохо (хотя, я вообще торможу плохо, тут не в роликах дело). А катаюсь я по-идиотски совершенно, в позе конькобежца, недавно совсем проверилось, кататься ходили. Ибо это то немногое, что запомнилось мне после двух лет травм)))

5) Почему "хомяк" - непохожа ведь?

А вот все утверждают, что похожа. Все, по-го-лов-но. Я уже просто не отбиваюсь, привыкла, срослась. А относительно похожести...

Внешне - только щеками. А вот повадками - полностью. Ем все время и заначки делаю. Другой вопрос, что я все-таки в обществе себя в руках держать пытаюсь. Пытаюсь. Так что хомячесть и хомяковатость проявляется в приватной обстановке. Ну, или дома.

6) У тебя когда-нибудь жили хомяки?

Нет. Все были - и канарейки, и попугаи, и саранча, и бабочки, и собака, и сестра, и братики, ох. А вот хомяков (и кошек) никогда не было.

И я ни за что бы не завела хомяка.

Пользы от них никакой, они воняют, едят все время, лохматые, болеют, умирают быстро. Гадят в банке, бегают быстро, если хотят. А когда хочется его друзьям показать, так он спит кверху лапами. И храпит, наверняка.

Я бы не смогла жить с хомяком. Точно так же, как я не смогла бы жить с собой.

запись создана: 25.01.2007 в 00:57

Черт!



Хотела ужасно много написать. Разного и познавательного, и... и... и вообще.

Но у меня поезд через полтора часа.



А потому - чао, друзья, я выметаюсь.



ЗЫ: Живе-е-ем! Вы же помните?