Мама говорит мне - скажи, пожалуйста, сколько можно? Мама говорит мне - когда-нибудь закончится это? Она говорит - понимаешь, хомяк, надо же делом заниматься. Учиться надо. Спать ночами. Дома, говорит, спать, а не в гостях. Не бегать с фотоаппаратом под снегом без шапки, не печь торт в три часа ночи. Сколько можно, вопрошает мама. Закончится это или нет, говорит.

Она устало пьет чай на кухне, на столе горит свеча из новогодне-рождественских еще запасов, только что ушли очередные гости, братики и еще, много, посуда вымыта, два огромных, приготовленных сестрой пирога, почти доедены. Снег наконец-то выпал и это практически чудо, даже не практически - а точно: чудо. Стояли вчера ночью с братиками у окна, смотрели на снег.

- Ну этот снег, - говорит кто-то из них, - уже не растает.

- Ага, - отвечаю. - Я думала, что не растает ноябрьский.

- А я того же мнения был о новогоднем.

- Незадача... - в унисон.



Устала, как черт. Опять заложен нос. Мне говорят почему-то: так нельзя жить, слишком много отдаешь, слишком быстро выдохнешься, не продержишься. Нельзя так растрачиваться!

А я хочу кричать до исступления: как это прекрасно - жить в унисон! Как это прекрасно - верить, что кому-то нужна... и пусть даже это заблуждение.



Я варю себе кофе, добавляю сливок, кидаю в чашку корицу. Дышу над чашкой, запотевают медленно очки, вдыхаю аромат. Снег выпал. А потому чуть холодно, знобит с непривычки - все окна открыты из-за этой дурацкой осени в середине января. Когда уходят гости - всегда одинаково: резко пусто, холодно из-за сквозняков и проветривания. Остатки еды, недопитый чай, пустые вешалки. Забытые вещи. Почти выветрившийся запах сигарет.



Отвечаю маман - понимаешь, никогда не закончится. Ты же знаешь, да?

Она, насмешливо и чуть печально одновременно, - понимаю, вот в чем весь фокус. Понимаю.



В среду я еду после работы на академку, ночую там. Братики-хомяк-дурка-умри-все-живое, программа дня стандартна. Варю плов, пьем вино, пьем чай, пьем чай, пьем чай. Моют мне голову. Разгребаем завалы таинственной квартиры. Осторожно и трепетно. Обсуждаем летние выезды. Ложимся спать. Трепимся-разговариваем-спорим-курят. Ругаемся. В три утра иду на кухню, наливаю себе горячего чая с лимоном. Швыряю в сердцах в чашку сахар. Выключаю свет, сажусь на табуретку, поджав коленки к груди; я в полосатых носках, трусах и толстовке, я злая и уставшая, а еще сонная и лохматая, я пью чай в полной темноте и думаю-думаю-думаю. Слышу шаги. Приходят, садятся на корточки передо мной. Оба - в трусах и ботинках, с сигаретами в правой руке. Смотрят снизу вверх, говорят - ну, извини, хомяк. Ну правда. Мы больше так не будим. Прости нас, Леопольд! Пристраивают подбородки на моих коленках. Сбрасываю. Пристраивают. Пью чай. Пью чай. Делаю очередной глоток и не в силах больше дуться, не могу сдержать так и норовящую выползти на лицо улыбку. Отставляю чашку, треплю по головам. Они вздыхают облегченно, подхватывают - один меня, второй мою чашку, несут спать. По дороге вмазывают в два косяка, шкаф и холодильник.

В полшестого утра встречаемся около холодильника в трусах и ботинках, смотрим друг на друга мрачно, едим, пьем чай. Ржем. В шесть утра - прогноз погоды, смотрим внимательно, про долгожданные морозы - ни слова. Пьем чай. Ложимся спать. Играем в карты. Ложимся спать. Около семи - засыпаем.

В восемь - встаю на работу. В восемь тридцать - встаю на работу. В девять - встаю на работу. В десять звоню начальнице и говорю, что умираю. Говорю своим братцам - я на работу все-таки поеду. Прячут ключи. Ох.



В четверг надо гадать, крещение как никак. Я, добравшись, наконец, до дома, сваливаюсь спать и забываю про все. Ритуал с ключиком, замочком и тарабарщиной не провожу, но среди ночи просыпаюсь в холодном поту - сняться братики.



В пятницу сижу дома вечером и думаю, что скучно. К сожалению, эту мысль мне достает "ума" озвучить.

В двенадцать ночи оказываюсь в гостях. О-ей, здравствуй, Люблино. Опять - ночь-без-сна, пьем чай, пьем чай, пьем чай, в четыре утра - традиционная встреча у холодильника. Дурка, разумеется. Где наш малы-ы-ыш? Вот он!

Из гостей еду вечером субботы с гостями же домой, приходим - пьем чай... Встречаем новых гостей. В соседней квартиры у маминой знакомой День Рождения, все шумно курят в холле, мигрируют между квартирами. Мы тихо-мирно пьем чай.

Пьем чай... И в пять утра тоже выползаем на кухню, чтобы традиционно... Ну тут все понятно.



Жизнь медленно, но верно закольцовывается, и я даже думаю, что надо когда-нибудь отдохнуть. Не сейчас, правда. Не сейчас.



А на улице падает снег, тает, снова падает, на стадионе кучкуются неверящие своему счастью лыжники, сестра моя где-то гуляет, нестойкий макияж течет у московских модниц, завтра - ежели подморозит - на Арбате будет убийственно скользко, а продавцы сувениров будут пить из пластиковых стаканчиков растворимый, обжигающий кофе.

Как-то так наверное.



"А живым любовь не нужна, живые любят сами, да так пылают в этом огне, что не нуждаются в чужом. Любит их кто-то или нет, это для живых дело десятое, не замечают даже, не чувствуют разницы."

(с) МФ