А вообще говоря - жизнь прекрасна!



С Новым Годом всех-всех-всех.



Я сижу с там-тамом, барабаню потихоньку под Янку Дягилеву, попиваю чай, попиваю глинтвейн, заедаю конфетами, чихаю и жмурюсь от удовольствия. Ем сметанный торт. На столе свечки, на подоконнике палка фонялка, на кухне - великое множество еды. Елка фонаряет фонариками. Хорошо. Хорошо-о-о-о!



Приезжайте в гости. Я буду очень рада))

На самом деле есть, чего опасаться. Этакое очень пугающее прозвище, особенно в устах окружающих меня людей. Они тянут букву "о", делают страшные глаза, повторяют несколько раз, все страшнее и страшнее: "Хомячок, хомячок… Хомячок!" А потом бывает по-разному. Иногда мир переворачивается – это я оказываюсь закинутой на плечо, обозреваю окрестности, сучу ногами. Мир прекрасен даже в этой дурацкой позе, да.



А вообще, хомяк, как оказалось, существо до невозможности социальное. Последние две недели пролетели не просто быстро – незаметно практически. В череде встреч, кулинарного бума, разговоров и неожиданных событий. Невыносимом и одном-единственном желании: поспать, хотя бы капельку! Пеку пиццу и профитроли, сегодня – сметанный торт; почти забыла, что обожаю готовить. Вспомнить приятно, порыться в кулинарных книгах - и того шикарней. Вся обсыпана мукой и перемазана сметаной, довольна до безобразия, хочу спать, потому что сегодня пришлось работать, а потом принимать гостей, кормить пиццей. А вообще…



А вообще – уже вторую неделю так – все бестолково до ужаса и приятно до невозможности. Пару четвергов назад я первый раз за долгое время пекла пиццу, кормила ей Кендера и ехала ночью в Люблино, в гости, фотографии посмотреть. На тех же выходных забрасывалась в пещеры, в воскресенье вечером вылезла – вся в синяках, глине и с хорошим настроением. Уставшая и невыспавшаяся, как последняя дворняга. Дала себе обещание встречать Новый год дома. Дала маман обещание встречать НГ дома. В плеере – ДДТ, Кино и Пилот, на работе – запах мандаринов и завал документов, на улице – полнейшее отсутствие снега. В комнате легкая неразбериха и вечный бардак, запах палок-фонялок и свечки на подоконнике. Хочу спать, сплю весь понедельник на работе, сплю в метро, дома поспать толком не удается – пеку рулетики с джемом. Во вторник – на работе дурка, но пошел снег, наконец-то пошел! Вечером встречаю Наташку у метро, гуляю с собакой, мечтаю о том, чтобы выспаться, не высыпаюсь; в плеере все то же и Ария, подпеваю вполголоса, тихо-тихо, чтобы не распознали, не расслышали. В среду звоню Музе, обещаю сидеть дома на выходных. В ответ слышу насмешливое хихиканье и ироничное: "…угу, я верю тебе, Авторочек". В четверг звоню однокласснице, потом другой, потом еще паре родных и близких, но по глупости этой жизни забытых, договариваюсь о встрече на пятницу; провожаю мамину подругу до метро, гуляю с собакой, мечтаю о большом количестве здорового и полноценного сна, понимаю, что утопистка. Не высыпаюсь.

Всю неделю опаздываю на работу, в конце концов, получаю вежливое замечание от начальницы, виновато улыбаюсь, оказываюсь прощена. Обещаю себе не опаздывать. И выспаться. Пишу в блокнот размышления, употребляю выражения: "много дружб и дружбищ" и "ну сколько же можно жопу рвать!" А еще – "а вся заковырка-то в том, что ваша порванная из-за каких-то идеалистических убеждений задница еще ничего в этой жизни не гарантирует".

В пятницу вечером принимаю гостей, воюю с дрожжевым тестом, кормлю самоиспеченной пиццей; болтаем, ржем и рассматриваем фотографии. Мечтаем поехать летом в Плес. Обещаем друг другу, что поедем. Провожаю до метро, гуляю с собакой, прихожу домой в первом часу, может, позже. Мечтаю поспать. Утром в субботу встаю, как обычно, рано. Еду на встречу в BlackStar и Ripley, бродим по библио-глобусу около трех часов, рассматриваем книжки, обсуждаем, говорим-говорим-говорим, я покупаю воспоминания Лили Брик и диск органной музыки, потом мы едим брокколи (BlackStar косится на нас с Ри дико, прелестей брокколи не понимая), пьем чай, снова о чем-то говорим и говорим, разбегаемся, потому что девушки спешат, а я спешу домой – выспаться, но меня отлавливает маман, требует съездить с ней мне за курткой. Потому что одна я ленюсь, я предпочитаю поспать, но… Еду к матушке на занятие, жду, когда кончится, киваю ученикам, пытаюсь не уснуть, читаю книжку, думаю. В метро все-таки засыпаю – но открываю глаза на нужной станции, выхожу. Кто-то наступает мне на штанину, слышится треск материи, так что домой я еду уже в рваных почти до колена штанах, маман посмеивается. Звонит знакомый, предлагает пойти с ним на Новый год в клуб "Кино", говорю, что подумаю, а про себя размышляю: "Как же я хочу спать…" На улице пушистый и не спешащий никуда снег, оседает на распущенных волосах, задувает в порванную штанину, усыпляет. Добираемся до дома, оказывается, что бабушка умотала в театр. Улыбаюсь. Ем и уже почти направляюсь к кровати, как звонок – погуляй со мной, пожалуйста. Взбадриваюсь, иду гулять – он смешной: рассказывает истории молодости, говорит, что если бы нам можно было выбирать души, то он выбрал бы душу своего лучшего друга. И что я обязательно – обязательно! – должна с этим другом познакомиться. Я смеюсь, а про себя думаю, что ни за какие коврижки мира не отказалась бы от собственной души. Около двух ложусь спать. Встаю в воскресенье, понимаю, что не выспалась, жду в гости Музу. Звоню ей, она насмешливо: "Что, в твои пещеры провели телефон?" Вечером встречаемся, ржем, готовлю пиццу. Печем с мамой профитроли. Обсуждаем все вместе какие-то глупости. Смеемся. Дарья уходит поздно, я еще пытаюсь почитать, убраться и помыть голову, черт знает во сколько ложусь спать. Понимаю, что на этой неделе выспаться мне не удалось. Не удивляюсь.

В понедельник прихожу на работу вовремя, но пятнадцать минут жду под дверью опоздавшую начальницу. Весь день с ней валяем дурака вдвоем в офисе, обсуждаем кулинарию, туризм, как цивильный, так и экстремальный, пьем чай и мечтаем о каникулах. В понедельник вечером неожиданно приезжают Кендер с Джонни, исключительно, чтобы забрать спальник Василича, его же штаны от шторма и кендерячью флиску. Я намекаю, что у меня вообще-то еще стойки от палатки, бензопила, страховка, карабины, каны и много, слишком много немоей снаряги… Меня обрывают на полуслове, кивают головой на трансы, говорят:

- Хомяк, ну ты же видишь, мы в Сьяны на заброску, мы к тебе только за спальником заехали, мы вылезем в среду и все заберем. В этом году, правда. Ты же нас покормишь, да? Мы очень, ну очень голодные!

- Проходите, - говорю. – Но у меня есть нечего!

- У тебя нечего есть? Не смеши. Знакомьтесь: Хомяк – это Джонни, врач команды. Джонни – это Хомяк, секретарь и писарь команды.

- Я не писарь, я летописец!

- Писарь, писарь… Не спорь с капитаном. Пошли лучше, я есть хочу.

Отдаю имущество, думаю, что вырубаюсь, как спать хочу. Сижу на стуле, ем за компанию, делюсь любимой колбасой, вдруг слышу: "Хомяк, а поехали с нами в Сьяны!"

Я говорю – нет. Я говорю – мне завтра на работу. Я говорю – вы что, сдурели? Делать мне больше нечего, как забрасываться в пещеры на ночь, без фонарика, когда завтра на работу к десяти. Да ни за что, говорю я. Ни за какие коврижки! Вот. Твержу я.

Утро рабочего дня вторника застает меня где-то далеко от Москвы, на берегу реки Пахры, на остановке автобуса, которого нет и в помине. Семь утра, падет тихий снег, холодно и темно, но волшебно; я в глине, я бодра, хотя ночь не спала, я прокручиваю в голове кусочки миллиона ночных подземных разговоров, улыбаюсь и стопом, на перекладных добираюсь до метро Домодедовская. В вагоне толкаю народ трансом, понимаю, что вырубаюсь, мечтаю о том, чтобы выспаться. Дома завтракаю с маман и уезжаю на работу. На работе весь день пью крепкий кофе, но умудряюсь уснуть, начальница раздраженно отпускает меня на час раньше, говорит: "Ира, иди домой и выспись уже, наконец!" Я еду домой, но там сразу спать лечь не удается: сижу с домашними на кухне, говорю, что отмечаю НГ дома, обсуждаю что-то ужасно важное. Смеюсь. К полуночи ползу спать.

Утром среды понимаю, что проспала. Приезжаю на работу, говорю: "Марина, мой организм на вашу команду "Спать!" отреагировал явно неадекватно…" Начальница ржет, говорит: "Ну что с тебя возьмешь?" Не орет. Я весь день зеваю, пью дрянной кофе и мечтаю о сне. После работы встречаюсь с Аэрдин, совсем немного болтаем; не успевая наговориться, расстаемся. Я еду на встречу с сестрой и ее подругой, они меня кормят в Ростиксе курятиной, я ем, они ворчат, что столько, сколько я, есть может только здоровый мужик. Я удивляюсь: ну неужели я не похожа на здорового мужика?! Дома убеждаю своих в необходимости ставить елку, мы ее ставим. В этот раз на кухне, а потому до двух двигаем стол, ищем игрушки, шьем игрушки из кусочков и лоскутков, я, дохлая, устало бреду спать, слушаю Баха, понимаю, что три утра. Мечтаю выспаться. Сплю.

Утро четверга на работе радует вечной дуркой, сонно засовываю стаканчики в куллер, воюю с ксероксом, бормочу в телефон: "Доброе утро…" Хочу спать. К концу дня просыпаюсь и понимаю, что мне нужно – обязательно нужно! – в Большой Детский мир, еду. Покупаю палки-фонялки и маме елочную игрушку, грустного арлекина. Добравшись до дома, собираюсь рухнуть спать, но не получается: весь вечер что-то коварно замышляем с сестрой. До часа пьем на кухне чай, бабушка заходит, делает страшные глаза, говорит – какой кошмар! Говорит – ну сколько можно пить чая! Говорит – ну разве на ночь столько едят? Просит – налейте уж и мне чашечку, совратители. Я обещаю отмечать НГ дома. Я слушаю органные токкаты Баха. Я слушаю Кармен. Я слушаю Наше радио. Я. Хочу. Спать!

В пятницу с утра я просыпаюсь под звонок начальницы с просьбой купить мандаринов в офис, привычно отмечаю, что не выспалась, непривычно то, что першит горло. Еду на работу, весь день бегаю по туроператорам, меня всюду спаивают, потом меня пытаются напоить мои начальницы, обе – у них не выходит, они удивляются. Скармливают мне коробку конфет, желают в Новом году поступить, куда хочу и съехать из моей дурки, желательно с молодым человеком. Тихонько ржу, спрятавшись от них за монитор. Просят меня отмечать НГ дома. Желают удач. Прощаемся. На улице идет снег. На Арбате вечный праздник и мыльные пузыри устремляются в небо. Я еду домой на троллейбусе, потому что понимаю, что не могу в метро, я сплю в троллейбусе, но на Сухаревской просыпаюсь, подрываюсь, выхожу. Я оказываюсь дома, ем и мечтаю, что сейчас лягу спать, но звонит телефон, и я иду гулять с собакой, а еще со знакомым. Он вручает мне пакет, говорит – подарок, там мандарины. Он пытается кормить меня витаминчиками, он говорит: "Я очарован!" Падает снег, я без шапки, а с лохматущими кудряшками, я играю с собакой, он что-то там твердит про подвиги и рыцарей, мне неинтересно, меня это, скорее даже, раздражает. Я треплю Собакина за уши, я говорю – мы пошли домой, я говорю – не надо меня провожать. Он пытается встать на колени, но мы с Байроном пропадаем в темноте аллеи. Я хочу спать. Я прихожу домой, обнаруживаю гостей, проверяю их на ловкость, швыряясь лимонами, смеемся. Варю глинтвейн, умудряюсь порезаться, пока режу лимон, ищу корицу. Звонит Наташа и сообщает, что зайдет. Заходит, получает стакан глинтвейна, радуется, что вовремя зашла, гости пытаются утянуть сестру на НГ куда-то к себе. Я возмущаюсь, что неужели я дома буду отмечать одна?! Звонит телефон – беру трубку. Там друг, сообщает, что накурился и хочет поговорить по душам, а потому выбрал для этой цели хомяка. Говорит, что завтра приедет ко мне есть пиццу. Мы разговариваем. Час. Полтора. Он – укурен. Я – немножко пьяна и бессознательно устала. На кухне о чем-то спорят. Часть гостей уходит. Мы разговариваем по телефону. Два часа. Два с половиной. Он все также – накурен. Я жую яблоки из глинтвейна. Уходит Наташка. Я заканчиваю говорить по телефону. Я понимаю, что хочу спать. Я подхожу к маман, утыкаюсь лбом в плечо и говорю, что буду отмечать НГ дома. Она треплет меня за кудряшки и говорит: почему я тебе не верю? Я сонно улыбаюсь и говорю – не знаю. В два уползаю спать, мечтая, что высплюсь – потому что завтра суббота, потому что – завтра тридцатое, потому что – послезавтра НГ.

Утром меня будит звонок начальницы, за которым следует просьба срочно приехать на работу. Я обнаруживаю, что у меня температура. Я обнаруживаю, что у меня заложен нос и болит горло. Я понимаю, что капитально заболела. Еду на работу, забираю документы, отвожу документы, слышу: "Все, Ирунчик, теперь до 9-го. Лечись. И сиди в Новый год дома, очень тебя прошу!" Я говорю: конечно, я же так и собиралась!

Не успеваю выйти из офиса, как звонит Василич и сообщает, что сейчас я еду на Новокузнецкую, а потом мы едем ко мне есть пиццу.

Я говорю – что за глупости ты удумал?!

Я еду на Новокузнецкую.

Мы встречаемся, он спрашивает – ну я же тебя вчера не очень достал? Я говорю – а я? Вздыхаем облегченно. Едем домой, покупаем по дороге вино для глинтвейна, я пытаюсь не уснуть в метро, да мне и не дают. Дома пеку пиццу, варим в четыре руки глинтвейн:

- Убери руки, ты мне мешаешь!

- Ты думаешь, что я не умею?!

- Да я в этом уверена!

- Хомячок…

- Не надо хомячков…

Едим, едим, едим. Пьем готовый и получившийся глинтвейн. Говорим. Звоним куче знакомых, чтобы узнать один только номер телефона. Никто не знает. Я думаю: как хорошо, что НГ я дома отмечаю. Я чувствую, что моя температура выше нормы. Чихаю. Он говорит:

- Хомя-я-як… Поехали на НГ к Лёне.

Я думаю только одно: "Упс". И начинаю отказываться. Я хочу спать.

- Хомя-я-я-к! Поехали на НГ в пещеры.

Я думаю, что это совсем большой упс и говорю: что ты, что ты! Я дома НГ отмечаю. Он говорит – хомя-я-як?

И я понимаю, что я не знаю, где я отмечаю Новый год.

Я провожаю его до метро, получаю порцию чмоков в лоб от старшего брата. Смеюсь. Прихожу, устало падаю за стол, пью чай и начинаю печь сметанный торт. Чихаю. Чихаю. Чихаю. Развожу редкостный бардак, убираю кухню, пеку коржи, взбиваю крем, долблю орехи. Вся в крошках. Я, наконец, заканчиваю, подметаю и думаю: мне надо поспать. Я иду к себе и разбираю шкаф, я запускаю машину стирки, я не сплю, а жду, когда она закончит, чтобы повесить белье. Я пишу этот пост и жду. Пью чай, чихаю, мой заложенный нос не чувствует палку-фонялку, а она новая, ароматная. Внезапно на руки и клавиатуру капает что-то теплое, и я не сразу понимаю, что это кровь из носа. Я медленно беру салфетку, прикладываю к носу, нажимаю кнопку "отправить" и иду вешать белье.



P.S.:

Я не знаю, что буду делать в ближайшие дни и как у меня будет с сетью, а потому всех с Наступающим Новым Годом. Не будьте свиньями, даже вопреки тому, что это зверек года. Всех люблю, правда. Хороших праздников.

Все, я потеряна для общества. Завидуйте мне.

Хоть что-то полезное от зарплаты, о да...

В колонках вечная и генильная песня ддт "Это все...".

Побледневшие листья окна

Зарастают прозрачной водой.

У воды нет ни смерти, ни дна.

Я прощаюсь с тобой.

Горсть тепла после долгой зимы

Донесем. Пять минут до утра

Доживем. Наше море вины

Поглощает время-дыра.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.



Как обычно вечером воскресенья - вяло, сонно, полудовольно-полунедовольно; размышляю над вечными проблемами бытия как своего, хомячьего, так и всеобщего, эдакого общечеловеческого. Как-то не обогащено смыслом все это в настоящий момент, спать хочется, мне всегда хочется спать, уже сколько времени - так, казалось бы, легла и спала-спала-спала, под одеялом пуховым, одна, ну это все, подальше: чьи-то ладони на животе, чей-то подбородок на шее, устала я, окончательно устала. От того, что не могу выбор сделать четкий и от того, что при наличии двух вариантов: "сделать и жалеть" или "не сделать и жалеть", я выбираю сначала второй, потом первый, жалею в обоих случаях, не знаю чего хочу, это мерзко и противно, и тяжело, и... С другой стороны - это жизнь, жизнь, жи-и-изнь. А факт сей не может не радовать. Все еще не могу отделаться от лозунга "живе-е-ем", потому как бы невесело не было, все равно периодически замираю, зависаю на мгновение, ну насколько же все это удивительно и прекрасно, черт возьми.

С нами память сидит у стола,

А в руке ее пламя свечи.

Ты такою хорошей была.

Посмотри на меня, не молчи.

Крики чайки на белой стене

Окольцованны черной луной.

Нарисуй что-нибудь на окне

И шепни на прощанье рекой.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.



Сестра говорит, что мешки под глазами стали хроническими, я их не вижу, а потому не верю; хотя, вполне вероятно, что просто привыкла. За очками спрятаться легко, еще легче по нос закутаться в шарф, он живой и веселый - шарф, не нос; я просто не умею излагать мысли четко, слишком много слов, слишком. Улыбка на моем лице - это вечное и неистребимое, она часто мало совпадает с настроением, но в тоже время она дарит настроение. Помоги себе сам, в конце концов. Хотя, пишу глупости, конечно, да. Но ничего, скоро легче станет, намного - морозы, снег и снежинки, пар изо рта облачками, горячий кофе из пинопластового стаканчика и хотдог с горчицей вместо привычного майонеза, суета предпраздничная, атмосфэээра, как говоривала одна бабушкина знакомая. Станет легче.

Завтра обещают апокалипсис и конец света, хотя сейчас час ночи - значит уже сегодня ждем: по нтв, что ли (не помню точно канал и название программы, врать не буду), сегодня долго и упорно страху ведущий нагонял, про необходимость строительства бункера упоминал, и вообще - конец света, друзья мои, вот ужас-то... Ждем, одним словом.

Две мечты да печали стакан

Мы, воскреснув, допили до дна.

Я не знаю, зачем тебе дан.

Правит мною дорога-луна.

Ты не плачь, если можешь, прости,

Жизнь - не сахар, а смерть нам - не чай.

Мне свою дорогу нести.

До свидания, друг, и прощай.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.



Сижу и думаю: а что же после меня-то останется? Полезного ничего, это наверняка. Немного книжной пыли, пластмассовые рожки красного цвета, клок рыжеватых волос и пара метров веревки с узлами; конфеты, трепетно попрятанные на книжных полках, эхо стука по клавишам поздней ночью, смех, строчки-строчки-строчки, полные дурацких мыслей и прописных истин, попыток сказать что-то, что сказать невозможно, вообще попыток - сказать, сделать, доказать и донести мысль ли, еще что-то. Засохший цветок на подоконнике, берестяной хайратник, фотографии пейзажные, небесные, осенние, разбросанные в беспорядке по письменному столу, аккуратно и педантично сложенные в альбом, с людьми, лицам и улыбками, там почти нигде нет меня, вот здесь только, может быть: отражение в стекле или голова, устроенная на чьем-то плече. А еще несколько дешевых псевдосеребряных колец, вечная связка кулонов-оберегов, любимые часы, тикающие слишком громко для терпения окружающих. Чашка с полуостывшим чаем и надкусанный бутерброд с колбасой и майонезом. Обрывки разговора, гудки в телефонной трубке, неотправленная смска, желание жить бесконечно. И россыпь яблочных косточек.

Не так уж и много на самом деле.



Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой...

Что же делать, что же делать, что же де...

Я танцую в каком-то диком ритме моей собственной жизни, в гордом одиночестве и что-то невнятно-энергичное, люди присоединяются - и либо остаются, либо отсеиваются; так бывает, когда ты одна дома, сидишь на кухне, а у тебя в комнате, по радио внезапно играет любимая песня, и ты мчишься туда, врезаясь в косяки боком, или плечом, или лбом, если совсем не повезло, но зато ты ее слышишь - снаружи и в-себе, внутри, когда будто это не радио с помехами что-то транслирует, а где-то внутри тебя сострясаются и поют твои замученные дурацким образом жизни органы. То ли в судорогах и агонии, то ли в экстазе и нескончаемом счастье.

Это и плохо, и хорошо одновременно - потому что я иногда понимаю, что просто не могу уследить за собственной жизнью, она вырывается из рук все чаще, я не завишу от нее, а она от меня - мы обе так думаем, но обе слишком крепко связаны: набиваем шишки и синяки в бесмысленных попытках что-то изменить или хотя бы привести в состояние равновесия и спокойствия.



Я все мечтаю-мечтаю-мечтаю. Как было бы здорово никуда не бежать и не мчаться. И от действительности - тоже, не искать успокоения вдали от дома. А заварить кружку чаю, подышать ароматом, парок вдыхая - мелисса, или ваниль, или корица; заесть пирожным, почувствовать себя тихо и почти что амебой. Такой, с ложноножками. Или полипом коралловым. Вяло шевелиться, сопеть из-под пледа, книжки читать: классику и стихи, лучше Цветаеву. Цветы полить на подоконнике, с собакой погулять, не спеша; а потом снова под плед, молчать, слушать, размышлять, не двигая даже ножками. Поспать на своей подушке, которая пахнет хомяком и карамельками, шампунем, кремом для лица, а еще цветочной отдушкой, с которой маман белье стирает. Боги мои, ну разве так бывает? Надо разобрать книжки, конспекты старые, упорядочить жизнь ненормальную, нормальной сделать, от телефонных разговоров отречься, старых знакомых вспомнить, штрудель испечь. И выспаться, когда-нибудь выспаться.

А вместо этого снова и снова, собираю рюкзак, не высыпаюсь, смеюсь истерически, до хрипоты, ночи - телефоны, и болтаю-болтаю, и никаких амеб, и никаких ложноножек, и никакого чая - разве что из термо-кружки, горячий-горячий, пить, пока не отобрали; сахара побольше, пусть будет слаще и лимона кривой ломтик кинуть сверху, бултыхнет, шлепнет, обольет и обожжет пальцы. И чье-то плечо всегда рядом, много плеч и плечей, и рук, и прощайте шпильки, и я опять потеряла бандану, и, черт побери, дайте мне еще поспать полчасика хотя бы. Но нет, никакой пощады. А потом бегом, шагом, ползком, сидеть нельзя; движение - жизнь, никаких амеб и полипов, нельзя просто сучить ножками, надо двигаться и что-то делать. А от этого усталость совершенно божественная, мыслей в голове почти нет - зато говорить можно до севшего голоса, засыпать с чувством не-одиночества, просыпаясь, костерить всех невежливо, жить по-настоящему. А ведь это так здорово.

Вот и получается, что равновесия нет, не было и никогда не будет, как нет и решения, единственно правильного и верного. Есть только вечный выбор, терзания душевные, шепоты и скрипы в темноте, когда ты с мыслями и зашедшей в-гости-на-минуточку совестью наедине. Тяжело, конечно, но разве денешься куда-нибудь? Так все время и провыбираешь, промечтаешь, проболтаешь и проразмышляешь, будешь думать, что теряешь, а окажется внезапно, что приобретаешь. А уже нужное ли - разберемся в процессе эксплуатации.

А вот теперь, кажется, точно все. Я таки переименовалась.

Запись путанная и бессвязная, потому что голова раскалывается, английский не сделан, костюм не поглажен, на кухне слышится звон бокалов и пытающиеся быть веселыми голоса, но не выходит - когда-то кто-то в больнице вообще трудно быть веселым. Маман, папа и соседка; бабушка спит. Помирились на некоторое время, а все потому, что чертовски плохо переживать, нервничать и сидеть на телефоне одному. За бутылкой вина и нарочито громким смехом быстрее время катится, привычное ворчание, уже неясно чье, объединяет.

Черт, я все думаю: она же мне чужой по сути человек, не любила я ее никогда, видела пару раз в жизни, а все равно екает что-то. Совсем-совсем слабенько, но... Но. Гангрена. Больница. Папина мама.

Наверное, ему плохо. Но мы ведь с ним почти не разговариваем.

Не знаю я, не знаю! Я маленькая эгоистичная сволочь, у которой болит голова, а потому не хочу ничего, только спать; но не сделан английский, вот ведь незадача, сделаю завтра, что уж теперь. Но это все мелочи, правда.

Мысль тут пролетала до боли обидная: очень важное условние: для дружбы нужны два человека. А без желания второго первому даже рыпаться не стоит. Я и не рыпаюсь. Но и это тоже мелочи, честное слово.

А вообще, я в очередной раз задумалась, что самое главное - это, разумеется, осознание. То есть, ежели упрощать, банальный пример: "...да, я, конечно, поступаю нехорошо, но я же это понимаю! А значит, можно и дальше продолжать в том же духе..." Есть во всем этом какая-то горькая насмешка, понимать, но делать; ощущать собственное бессилие для того, чтобы прекратить; плевать на принципы и прочие милые мелочи, по которым и живем, собственно. Запутываться в паутинке своей жизни; я сейчас учусь вязать узлы, гоняет злодей: прямой штык, рифовый, змеиный, полвосьмерки, восьмерка, двойная восьмерка, заячьи уши; "Хомяк, ты не укладываешься - тренируйся!" Тренируюсь, черт побери, тренируюсь - вяжу узлы на веревке, а понимаю, что путаюсь в нитях и каких-то неправильных узлах хомячьей жизни, тут пропустишь конец не туда - и вот уже несостыковочка, не успеваешь по времени. Ускоряешься и суетишься, окончательно теряешь смысл и путаешь последовательность, только цель еще ясна, но и это недолго. Боги мои, когда же кончится это, все это: головная боль, больное горло, попытка понять: я плохо или очень плохо поступаю раз за разом?

"Но мы же никому не скажем, м?"

"Нет, никому..."

Все дело в том, что кроме физики, простой и банальной физики тел, злосчастных гормонов, а еще градусов, милых алкогольных градусов, нет и не было ничего никогда. Да и не будет, понятно же.

Черт-черт-черт, лохматый и рогатый, а еще с копытами; я же сто раз говорю себе: хомяк, это больше не повторится. Не повторится. Не повторится... А раз за разом одно и тоже. Уже говоря себе вечером, поздно, лежа в своей кровати и засыпая: "Все, последний раз. Подумай сама, душа моя, в следующий раз все будет по-другому, как нужно и должно; не будет и этих ночных разговоров по будням, в асе, которые почему-то заканчиваются одним и тем же, и... ничего не будет. Ни-че-го! Хватит и баста, аминь!", уже говоря себе это, понимаю: если сложится, как складывается, то все эти мольбы и мечтания яйца выйденного не стоят, гроша ломанного, совсем-совсем ничего - с физикой спорить трудно.

А вообще говоря, и это мелочи, только мелочи.

Западло лишь в одном: из этих мелочей жизнь строится, наша прекрасная, удивительная и чертовски яркая жизнь.

Не пугайтесь друзья мои, сейчас здесь будет кап-ремонт.

Все-таки хватит с меня серости, определенно хватит. Так что ничему не пугайтесь - закончу, апдейчу запись.



Подпись я уже поменяла, кстати. Очень мне новая нравится, честно - почти лозунг, лозунг и есть. Мой жизненный лозунг, да. Хорошо звучит.



Живе-е-ем!



Апдейт, собственно говоря.

Вот и все. Быстра я, ахха? Хорошо второй дневник иметь, где тренироваться можно, бугага.



В общем, захотите поругать - милости прошу.

запись создана: 23.11.2006 в 21:59

Ох, сколько времени, а я еще не сплю: завтра на работе носом клевать, определенно. Ноги замерзли, кашляю и соплю, чувствую себя абсолютно счастливой, как это часто в последнее время. Я иногда думаю, что замучила всех, кто дайр читает, постами о счастье абстрактном и счастье у меня - для меня; с другой стороны, что еще я могу поделать, если хочется-хочется-хочется поделиться!

Надо бы собирать рюкзак, а то завтра не успею - вечером выезжаем, а ведь неизвестно, во сколько с работы отпустят, да к тому же надо в магазин зайти: сегодня поленилась.

О! Надела носки - разом потеплело.

На самом деле пишу пост, попутно бродя по комнате: бабушка спит на своем диване, Байрон развалился на полу перед моим - разобрать не могу, будить не хочется. Впрочем, там же рюкзак лежит и сидушка. Буквально полчаса назад долго рассказывала по телефону хозяину бензопилы, что ручка от оной бензопилы очень мило лежит на розовой косметичке; ржали, по-другому не назовешь. Пыталась убедить, что я все еще приличная девушка и ездитьс ними когда-нибудь прекращу. Опять ржали. Хорошо-о-о. Кушать хочется, но в кои-то веки - лень жевать, совсем это меня с дикой стороны характеризует. У меня шикарный бутерброд с майонезом и колбасой, конечно, докторской; чашка остывающего чая - он уже чуть теплый, бегемотовый, вкусный. Цежу отчего-то маленькими глоточками. На столе огрызок лежит, в принципе еще пару дней можно не выкидывать - следов плесени и гнили не видно, с другой стороны - как-то некузяво у приличной девушки на письменном столе выглядит средней подпорченности огрызок. Особенно в компании красной резинки с бантиком, неясного и туманного происхождения, и кучи разношерстных носок, которые маман велела разобрать и которые хомяк сейчас засунет в ящик для носок с мордой: "Так и было!" Нет, морда не у ящика, а у меня. Будет. Когда засуну. Или не засовывать, а так оставить? Задача на самом деле. подумаю над этим немножко.

Жарко как-то в носках становится.

Надо на кухню прогуляться. На кухне холодно, свистит окно - оставленная маман щель гудит, распевая полуночные песенки. Холодильник радостно встречает светом и едой, но мне не хочется жевать. В принципе, там есть йогурт, но он там есть уже очень давно, так что пусть он лучше есть там, чем я его буду есть здесь. Логично? Логично.

Собака сопит, как-то приятно-приятно; я так не умею сопеть, что обидно очень.

Ох-хо-хо. Завтра в лес, поскорее бы уже, так ведь еще нужно сегодняшний день прожить, проработать, проснуться, помыть голову утром - вот кто придумал, что на работу надо ходить в приличном виде и с чистой, причесанной головой? У меня пучок - и это сносно, но кудряшки, а это уже хуже. Одна из них, самая противная вьющаяся прядь стоит торчком и уже полдня придает мне сходство с Тарасом Бульбой. *отвлекшись на секунду* Хомяк, иди рюкзак собери. Угу, уже иду... Но я же не хохол? Я хомяк, а потому завтра надо встать пораньше и совершить этот подвиг. С другой стороны, известно доподлинно, что завтра я буду спать (или хотя бы лежать) до последнего, про себя моля богов о том, чтобы работу отменили, как данность, потом встану, пойму, что ничего не успеваю и начну корить себя за бестолковость. Привычный ритм, хе-хе.

Снять что ли носки? Так без них холодно...

Сегодня к бабушке врач приходил, определил бронхит. Меня узнал, наш участковый, называл по имени, запомнил, вот ведь; зазывал завтра к нему в кабинет карту принести и посмотреть, как у них растет виноград в горшке, а заодно рассказать рецепт пахлавы с алоэ (хм?) и отсыпать травяного сбора для бабушки. Дело в том, что он бакинец, давно уже и безвозвратно переехавший сюда, здесь и обитающий. Узнал он во мне эти бакинские корни, хотя и знаю я город плохо, и была там последний раз не то, чтобы давно, но недолго; больше не поеду: не к кому уже. Восток-восток... Не люблю я ту родню, очень не люблю. Да теперь - в свете последних обстоятельств - она меня тоже не особенно.

Врач забавный, но я завтра в леса, так что пошлю Софкина.

Надо собираться уже. Что же я за существо такое бестолковое? Пишу всякие глупости и при этом размышляю, что ленива. Пойду в рюкзак кан уберу хотя бы. О! У меня же еще кан Кендера, вот ведь зараза. Оба: и кан, и Кендер. И что самое обидное, все ведь поместится, наверняка; не поворчишь лишний раз.

А джинсы после пещер так и не отстирались, а толстовка после выходных еще пахнет сигаретным дымом и не-моим шампунем, и еще чем-то особенным, присущим кухонной компании ранним утром, когда еще не ложились, но уже хочется, но еще надо чаю попить, да и покурить-поговорить, все обсудить во многомиллионный раз.

А каны я так и не нашла: ни мой, ни кендерячий. Упс... Придется встать еще раньше утром. Э-эх, голову что ли не мыть?



Боги, пойду я спать - этот поток сознания даже перечитывать не буду. Во избежание кошмаров, хе-хе.

Спокойной ночи всем, мррр)))

Болею. А от этого делаюсь совершенно невменяемой какой-то, сегодня устала, смертельно совершенно устала; голова варит едва-едва, мысли двигаются медленно, и мне кажется порой, что я даже слышу, как они лениво перебирают лапами где-то там, в глубинах моего наверняка давно уже пустого черепа. Просто у мыслей - во всяком случае моих - много-много лап, это почти мыслишки-сороконожки, когда они здоровы, то бегают так, что свистит в ушах, перебирают своими лапками, щекотаются (да-да! Именно этот глагол), поймать какую-то одну - невозможно, уцепив же сразу несколько, остается только ужаснуться кошмару и белиберде, царящим в голове. Вчера и сегодня, напротив - мысли неспешные, ленивые и степенные; ходят медленно, притворяются, будто на самом деле коралловые полипы моего мозга, а потому работать, якобы, вовсе не должны, зато лежать на спине и шевелить лапками вполне могут.

Боги мои, какой бред...



На работе день прошел кошмарно - все, что не свалила - снесла, мысли-полипы способствуют отвратительной координации движений. Ошибок в эмиратских прайсах наделала, в голове чартеры и регулярка перемешалась, в результате - переделывала полдня, под ворчания начальницы, а для нее к тому же с утра не смогла в аптеке нужную травку найти, чтобы как кора дуба по действию, но не кора дуба, тремя фармацевтами была осмеяна; таких мелочей - весь день. К тому же проспала утром свою станцию в метро, очухалась на Парке Культуры, опоздала, разумеется, а там эти мерссские чартеры и регулярные рейсы, что из них летит в Дубаи, что в Абу-Даби, да кто же это кораллами в гриппозном состоянии запомнит? А еще поручение обежать все арбатские аптеки, это нечестно, вот. Потому что аптек много, а хомяк один, маленький, больной и голодный.



Зато вчера день был прекрасным - все тоже состояние загрипповывания, при этом редкостная слабость в организмусе и удивительная ясность в голове. Кашляла так надрывно, что начальница не выдержала и отпустила на пятнадцать минут раньше (дав перед этим, правда, задание смотаться в "Вокруг Света", оплатить ей экскурсию и подписать договорчик), сказав, что ей было жаль меня первые пять минут, а сейчас я ее раздражаю кашлем. Наказала не шляться по лесам и пещерам, пока не выздоровлю. Утопистка.

Поскольку отпустили раньше, то вышла на Арбат я к половине пятого. Удивительное время - уже потемнело, но фонари еще не зажгли; этакие плотные сумерки получились, вечная плюшевая крыса перед родным уже ЦДА подмигивала светящимся зеленым глазом, зазывали художники-шаржисты, к какой-то китаянке приставал Мики Маус. Снег на крышах растаял и струями, через водосточные трубы, на мостовую - кап-кап-кап! Требовательно, звонко и мокро. В лужах, пустых из-за погашенных фонарей, - огоньки витрин и вывесок, снег с крыши какого-то дома - с мокрым плюхом на дорогу, рядом с отскочившим, но смеющимся иностранцем. Ууу! Туристы-бездельники. Иду, вяло передвигая ногами, прикидываю, что совершенно не хочу ехать еще и на Новорязанскую улицу, оплачивать экскурсию, подписывать договор. Под куртку залезают холодные ладошки ноябрьского ветра, щупают бока и уже почти заживший синяк на боку, я сердито одергиваю куртку, кутаюсь в мамин шарф и думаю, что сейчас как раз тот момент, когда я согласно греть чьи-нибудь руки теплой спиной и брюшком, лишь бы не ветер. Потом останавливаюсь, ловлю себя на это дурацкой мысли и хихикаю: ну до чего дууура, боги мои. Улыбаюсь капнувшей с крыши воде и уже резвее направляюсь к метро, по дороге вспоминаю, что в булочной, что на Арбате, справа от магазина Швейцарских часов по направлению к Смоленской, для меня отложен тортик Птичье молоко. Забегала с утра, перед работой, милейшая девушка-продавец меня узнала (я стенала пару дней назад, что у них Птичьего молока нет целым тортом, только кусочки, а кусочков мало), узнала и сообщила, что у них появился тортик. Мы договорились, что она его отложит до вечера...

И вот вечер, меня ждет тортик и счастье есть. Я еще успеваю подумать, что ехать в метро, до Комсомольской с тортиком в обнимку неудобно, еще более неудобно топать с ним в "Вокруг Света", но это же "Птичье молоко" от "Золотого Кренделя"; простите меня, друзья, от такого не отказываются по собственной воле. Покупаю тортик, сердечно благодарю продавца и обещаю заходить еще, всенепременно и обязательно. Улыбаюсь, прощаюсь, звонким еще, но уже с хрипотцой голосом кричу с порога: "До свидания, спасибо!" Вылетаю на Арбат, счастливая, иду к метро. В метро думаю, как лучше ехать - в конце концов решаю, что поеду в ту сторону, с которой первым подъедет поезд. Сажусь на лавочку и пытаюсь засунуть тортик в пакет, он не помещается, конечно, потому что большой, круглый и в коробке; милейший и серьезнейший пенсионер авторитетно заявляет: "Не влезет!" Улыбаюсь ему рассеянно, чихаю, смотрю на тортик - некузяво его в метро везти просто в коробке, так еще по кольцу, так еще в толпе. Пенсионер смотрит на меня внимательно, как раз поезд подъезжает, достает из своих сумок пакет, дает его мне, говорит: "А сюда влезет!" Я радостно беру, пытаюсь запихнуть, роняю папку с документами, дедусь вздыхает, говорит: "Сядьте и засуньте!" Я послушно сажусь, пытаюсь упаковать тортик в пакет, он опять не лезет; пенсионер вздыхает еще раз, подходит, откладывает свои пакеты на сидение, и мы засовываем торт в злосчастный пакет уже вдвоем; он пихает, я подгинаю краешки у коробки; наконец, справляемся. Я благодарю, опять сердечно, уже менее звонко, почти хриплю: "Спасибо!" Он улыбается - первый раз за все время, пока мы ехали, - говорит, что пакет крепкий, на семь килограмм. А потом поезд подъезжает, двери открываются, и мы теряемся в разных толпах. Я сажусь в очередной вагон, уже на кольцевой, прижимаю к груди пакет с тортом, закрываю глаза блаженно, слышу название следующей станции и хихикаю, поняв, что перепутала направление. Потом думаю, что доеду и так - все равно кольцо, и дремлю в метро, прислонившись головой к чьему-то плечу. Выхожу на Комсомольской, вдыхаю мокрый воздух площади Трех вокзалов, кашляю и плетусь на Новорязанскую. Тортик болтается в дедушкином пакете. В "Вокруг Света" тортик у меня пытаются самым непотребным образом спереть, пока я подписываю документы, но бдительный секьюрити спасает кондитерское изделие, о чем сообщает мне уже потом с гордым и независимым видом. Я восхищаюсь его терпением и героическим поступком, улыбаюсь, уже совсем хрипло шепчу: "Спасибо большое..." и еду домой, покачиваясь в вагоне метро. Тортик прижимаю к себе.