И надо бы уже отправиться спать; именно отправиться, пройти эти метр и двадцать с чем-нибудь сантименторв бодро и весело, капельку задумчиво, совсем несерьезно; тогда и только тогда сны будут радостные и ободряющие, подъем безболезненный и быстрый, а сон, сам сон будет скоропостижным как смерть, но вполне добродушным товарищем, который отступит, когда нужно и не будет подкрадываться в течение дня то ли с пыльным мешком, то ли с подушкой в вышитой наволочке, обнимать за плечи, шептать колыбельные и разноцветные зонтики над головой раскрывать.
Хотя мне, при моем жизненном укладе исключительно однотонные, серые или черные зонтики полагаются. И правильно, в принципе-то; и верно!
Я, наконец, выздоровела; и лучше бы, право, нет; потому что сил нет все равно, устала от людей чертовски, невыносимо, жутко совершенно; вообще - не человек, но тень - бледная, никчемная, злая и агрессивная не в меру. Началась моя продленная сессия, а потому сейчас уже почти без пятнадцати минут как четыре, а вставать мне в шесть, и - да, я сделаю это. Встану. И рассчитаю нормы труда конкретного предприятия. И защищу курсовую. А потом - хоть потоп; мне будет потрясающим образом все равно; хотя и сейчас мне не особенно, чтобы не-все-равно. Да; божественная это все-таки штука: помешанное на пофигизм равнодушие.
Зато пошел снег; потрясающая перемена настроений и жизненных приоритетов: думаю не о совершенстве природы и удивительной гармонии, а о том, что за счет таких снегопадов начальство приедет на час позже. А это в очередной раз почти смысл быть.
Как мало стало мне надо. Упрощаюсь.
Но все это сейчас не важно, не нужно, бессмысленно; важны лишь эти метр двадцать и еще капелька от стула до кровати, целое путешествие, единственно важное и обогащенное смыслом в данную минуту, единственное. Об остальном же я подумаю даже не завтра; об остальном я подумаю когда-нибудь в следующей жизни. После зимней сессии.