Полумантра, разумеется: меня тут нет, нет, совсем нет; я пишу курсовую, я пью чай с васильками, я кутаюсь в бирюзовый палантин, любимое одеяние вечно мерзнущих друзей моих и мое тоже - любимое: уютный, драный и пушистый, с лезущими нитками и потерявшейся давно уже формой. Вещь из вещей на самом деле: олицетворение уюта в комке бирюзовой шерсти и невнятных серебристых нитей, ширпотреб, оторванный сто лет назад, в другой еще жизни, на какой-то распродаже за копейки-копеюшечки; живущей в обнимку со спинкой стула, когда дома никого нет и на ком-то из своих, когда рабочий день заканчивается.
Чай в любимой черной чашке с черным же блюдцем, соседка недавно только стояла над душой, утверждая, что что из черной посуды есть-пить нельзя: только карму портить; глупости да суеверия - моя карма кармее все кармовых карм - о да, лапушка, это ты пишешь курсовую, да - и никто мою карму не перекармит (черная чайная пара тем более не в счет).
На блюдце на удивление органично раположились два бутерброда с земляничным вареньем, ноябрьской драгоценностью, бордово-красной, прозрачной и светящейся в глубине. Каждой осенью я убеждаюсь, что мещанин, самый настоящий; каждой осенью я ворую с балкона банку земляничного или клубничного варенья, беру белый хлеб, засовываю его в тостер и жду; я мажу хлеб маслом и вареньем и думаю о чем-то тепло-прекрасном; каждую осень домашние ловят меня с банкой варенья в комнате, уносят банку на кухню и удивляются, куда она пропадает на следующий день; а я всего лишь пью чай декалитрами и варенье потребляю, как заболевший Карлсон.
Моя мокрая голова сохнет, рядом открыто окошко, мои глаза закрываются после бессонной ночи, курсовая моя стоит на мертвой точке, которая - вообще-то, хомячок, - после заголовка не ставится, а я сижу довольная и улыбчивая, и влюбленная по самую макушку, из которой растут уши у зайцев. И не надо их прикладывать к духовке, прищемлять дверцей, травмировать и калечить; ах, пиши курсовую, заяц, - ах пишу курсовую, конечно, только постоянно опечатываюсь в слове предприятие, пропускаю букву "д" отчего-то, но мне так славно, мягко и сонно, и бутерброд мой с вареньем лежит на черном блюдечке и кисточку от палантина я утопила в черной чашке и одна-из-своих в аське слушает мои глупости. А я говорю ей непонятные самой вещи; удивленная и такая глупая, что даже страшно делается; бормочу мелким шрифтом, шепчу рваными фразами, кричу восклицательными знаками.

Он меня любит. И это невероятно. Странно.
Любит: не хочет просто-трахнуть, чтобы потом и не осталось ничего, кроме ненужных воспоминаний, да и их в кулачке зажать: любит - не проводит время, дабы залечить скуку сметрную и тоску воющую, изнутри рвущую, не понятно, чего ищущую, непонятно, кого зовущую; даже не на чаи мои купился, хотя и пьет, и хвалит; декалитрами потребляет и смеется, что его сердце я довела почти. До чего? Секрет. А всего лишь искренне и трепетно любит, ничего не требуя и мучительно нежно, так что я сдаюсь, я таю, я умираю, как мне иногда кажется; если вопринимать любовь болезнью, то я в коме; спасите, доктор!
Странно: я всю жизнь была уверена, что меня можно считать милой и лапочкой, можно мной умиляться и тискать, можно в меня на полчаса по ошибке влюбится; но морок развеется, двенадцать пробьет и все поймут, что я - это всего лишь слишком много пустых разговоров и кулек карамелек за пазухой. Бери, угощайся, только фантики не разбрасывай, пожалуйста.
А оказалось...

А впрочем, все в пределах привычного и расхождения с необходимым не превышают возможных пределов. Тем и живу.