Полезла кое-что посмотреть в одну книжку и пропала. Сижу и мокрыми глазами смотрю в книгу. Прочла "Выкурите сигару". "Записки сельского ветеринара" Дж. Хэрриот. Вот хочется иногда верить, что не отличаюсь сентиментальностью, но рассказы Хэрриота… Как же это… реально. Собаки, ну почему-почему-почему они живут меньше, чем мы? Почему они умирают?

Меня мало что, откровенно говоря, может расстроить – но если речь заходит о животных… читать дальшеКак же это, наверное, больно – писать о смерти, как же это неправильно – убивать героев. Мне просто под впечатлением вспомнилась дискуссия об одном фике. Не хочу об этом – я все равно так и не смогла понять ни логику, ни смысл, ни необходимость. И не хочу.

Но Хэрриот – это… Наверное, единственная книга, с равной силой заставляющая меня и плакать, и смеяться, и просто вздыхать от счастья.

Не знаю, это любимая, думаю, книга и детства, и до сих пор. Я вряд ли смогу о ней написать связно – вообще трудно писать связно, когда в голове одни образы, когда на уме один восторг, когда не знаешь, как выразить эмоции, слишком уж они положительные и при этом болезненные. И слезы эти – они не плохие, нет. Светлые, может быть. Просто до невозможности грустно, что это наша жизнь и ничего не изменить. В конце концов собака мне гораздо ближе большинства людей.



Первый раз в руки мне Хэрриот попалл еще в глубоком, начально-школьном детстве – маман принесла. Большая, крупного формата книга, с желтоватыми страницами, темно-зеленой обложкой с золотистым теснением. Сначала маман читала нам с сестрой вслух. Первые запомнившиеся рассказы – про Трики-Ву и про Бренди. Это из "Собачьих историй".

Наверное, даже невозможно сказать, почему люблю его рассказы, но это чувство удивительной доброты и любви к животным подкупает. Мне ужасно повезло, что я выросла на книгах Хэрриота – я до сих пор могу перечитывать их без конца. "Выкурите сигару", "Плакатик над кроватью" – очень пронзительные рассказы, очень болезненные. И до невозможности живые. И так все равно грустно от этих настоящих слов, от того, что так бывает. Невероятное количество рассказов – у меня три книги – "Среди Йоркширских холмов", "Записки сельского ветеринара" и "Собачьи истории" – и в каждом из рассказов зверь, домашний любимец со своим характером. Трогательные, смешные, умные, преданные, порой вредные собаки, кошки, лошади, коровы.

Не знаю, как выразить – но это невероятные книги. И Хэрриот невероятный.





Выкурите сигару.



читать дальшеЯ снова заглянул в листок, на котором записал вызовы. "Дин,

Томпсоновский двор, 3. Больная старая собака".

В Дарроуби было немало "дворов" -- маленьких улочек, словно сошедших с

иллюстраций в романах Диккенса. Одни отходили от рыночной площади, другие

прятались за магистралями в старой части города. Они начинались с низкой

арки, и я всякий раз удивлялся, когда, пройдя по тесному проходу, вдруг

видел перед собой два неровных ряда поразительно разнообразных домиков,

заглядывавших в окна друг другу через узкую полоску булыжной мостовой.

Перед некоторыми в палисадничках среди камней вились настурции и

торчали ноготки, но дальше ютились обветшалые лачуги, и у двух-трех окна

были забиты досками.

Номер третий находился как раз в дальнем конце, и казалось, что он

долго не простоит. Хлопья облезающей краски на прогнивших филенках

затрепетали, когда я постучал в дверь, а кирпичная стена над ней опасно

вспучивалась по сторонам длинной трещины.

Мне открыл щуплый старичок. Волосы у него совсем побелели, но глаза на

худом морщинистом лице смотрели живо и бодро. Одет он был в шерстяную

штопаную-перештопаную фуфайку, заплатанные брюки и домашние туфли.

-- Я пришел посмотреть вашу собаку, -- сказал я, и старичок облегченно

улыбнулся.

-- Очень вам рад, сэр. Что-то у меня на сердце из-за него неспокойно.

Входите, входите, пожалуйста.

Он провел меня в крохотную комнатушку.

-- Я теперь один живу, сэр. Хозяйка моя вот уже больше года, как

скончалась. А до чего она нашего пса любила!

Все вокруг свидетельствовало о безысходной нищете -- потертый линолеум,

холодный очаг, душный запах сырости. Волглые обои висели лохмотьями, а на

столе стоял скудный обед старика: ломтик грудинки, немного жареной картошки и

чашка чаю. Жизнь на пенсию по старости.

В углу на одеяле лежал мой пациент, лабрадорский ретривер, хотя и не

чистопородный. В расцвете сил он, несомненно, был крупным, могучим псом, но

седая шерсть на морде и белесая муть в глубине глаз говорили о беспощадном

наступлении дряхлости. Он лежал тихо и поглядел на меня без всякой

враждебности.

-- Возраст у него почтенный, а, мистер Дин?

-- Вот-вот. Без малого четырнадцать лет, но еще месяц назад бегал и

резвился, что твой щенок. Старый Боб, он для своего возраста замечательная

собака и в жизни ни на кого не набросился. А уж дети что хотят с ним делают.

Теперь он у меня только один и остался. Ну да вы его подлечите, и он опять

будет молодцом.

-- Он перестал есть, мистер Дин?

-- Совсем перестал, а ведь всегда любил поесть, право слово. За обедом

там или за ужином сядет возле меня, а голову положит мне на колени. Только

вот последние дни перестал.

Я смотрел на пса с нарастающей тревогой. Живот у него сильно вздулся, и

легко было заметить роковые симптомы неутихающей боли: перебои в дыхании,

втянутые уголки губ, испуганный неподвижный взгляд.

Когда его хозяин заговорил, он два раза шлепнул хвостом по одеялу и на

мгновение в белесых старых глазах появилось выражение интереса, но тут же

угасло, вновь сменившись пустым, обращенным внутрь взглядом.

Я осторожно провел рукой по его животу. Ярко выраженный асцит, и

жидкости скопилось столько, что давление, несомненно, было мучительным.

-- Ну-ка, ну-ка, старина, -- сказал я, -- попробуем тебя перевернуть.

Пес без сопротивления позволил мне перевернуть его на другой бок, но в

последнюю минуту жалобно взвизгнул и поглядел на меня. Установить причину

его состояния, к несчастью, было совсем не трудно. Я бережно ощупал его бок.

Под тонким слоем мышц мои пальцы ощутили бороздчатое затвердение.

Несомненная карцинома селезенки или печени, огромная и абсолютно

неоперабельная. Я поглаживал старого пса по голове, пытаясь собраться с

мыслями. Мне предстояли нелегкие минуты.

-- Он долго будет болеть? -- спросил старик, и при звуке любимого

голоса хвост снова дважды шлепнул по одеялу. -- Знаете, когда я хлопочу по

дому, как-то тоскливо, что Боб больше не ходит за мной по пятам.

-- К сожалению, мистер Дин, его состояние очень серьезно. Видите

вздутие? Это опухоль.

-- Вы думаете... рак? -- тихо спросил старичок.

-- Боюсь, что да, и уже поздно что-нибудь делать. Я был бы рад помочь

ему, но это неизлечимо.

Старичок растерянно посмотрел на меня, и его губы задрожали.

-- Значит... он умрет?

У меня сжалось горло.

-- Но ведь мы не можем оставить его умирать, правда? Он и сейчас

страдает, а вскоре ему станет гораздо хуже. Наверное, вы согласитесь, что

будет лучше, если мы его усыпим. Все-таки он прожил долгую хорошую жизнь...

-- В таких случаях я всегда старался говорить деловито, но сейчас избитые

фразы звучали неуместно.

Старичок ничего не ответил, потом сказал: "Погодите немножко",-- и

медленно, с трудом опустился на колени рядом с собакой. Он молчал и только

гладил старую седую морду, а хвост шлепал и шлепал по одеялу.

Я еще долго стоял в этой безрадостной комнате, глядя на выцветшие

фотографии по стенам, на ветхие грязные занавески, на кресло с продавленным

сиденьем.

Наконец старичок поднялся на ноги и несколько раз сглотнул. Не глядя на

меня, он сказал хрипло:

-- Ну хорошо. Вы сейчас это сделаете?

Я наполнил шприц и сказал то, что говорил всегда:

-- Не тревожьтесь, это совершенно безболезненно. Большая доза

снотворного, только и всего. Он ничего не почувствует.

Пес не пошевелился, пока я вводил иглу, а когда нембутал вошел в вену,

испуг исчез из его глаз и все тело расслабилось. К тому времени, когда я

закончил инъекцию, он перестал дышать.

-- Уже? -- прошептал старичок.

-- Да, -- сказал я.-- Он больше не страдает.

Старичок стоял неподвижно, только его пальцы сжимались и разжимались.

Когда он повернулся ко мне, его глаза блестели.

-- Да, верно, нельзя было, чтобы он мучился, и я благодарен вам за то,

что вы сделали. А теперь -- сколько я должен вам за ваш визит, сэр?

-- Ну что вы, мистер Дин, -- торопливо сказал я. -- Вы мне ничего не

должны. Я просто проезжал мимо... и даже лишнего времени не потратил...

-- Но вы же не можете трудиться бесплатно,-- удивленно возразил

старичок.

-- Пожалуйста, больше не говорите об этом, мистер Дин. Я ведь объяснил

вам, что просто проезжал мимо вашего дома...

Я попрощался, вышел и по узкому проходу зашагал к улице. Там сияло

солнце, сновали люди, но я видел только нищую комнатушку, старика и его

мертвую собаку.

Я уже открывал дверцу машины, когда меня окликнули. Ко мне, шаркая

домашними туфлями, подходил старичок. По щекам у него тянулись влажные

полоски, но он улыбался. В руке он держал что-то маленькое и коричневое.

-- Вы были очень добры, сэр. И я кое-что вам принес.

Он протянул руку, и я увидел, что его пальцы сжимают замусоленную, но

бережно хранившуюся реликвию какого-то давнего счастливого дня.

-- Берите, это вам, -- сказал старичок. -- Выкурите сигару!



http://www.lib.ru/NATUR/HERRIOT/



И - Мерлин мой - как же я люблю свою собаку. Как же люблю.