Вполне вероятно, мир даже не сошел с ума, не поехал крышей, не зашуршал черепицей: просто расставил наконец мелочи по полочкам, самые трепетные уместил на каминной полке, прочие – разбросал по многочисленным стеллажам.
Пришедшее письмо с нежданным «пиши же мне, хорошая наша девочка» от тех, о которых вспоминаешь иногда с большой любовью, но часто объявляться стесняешься, потому что все в этом мире сами по себе, все мы такие независимые и без прочих обойтись способные, и зачем лишний раз… И все-таки.
Список выставок, на которые нужно успеть попасть, вырос и занял прочное место в лохматом ежедневнике. Упрочнился, укоренился – в голове, памяти, на линованных страницах ровным почерком. Незаметно подкорректировал график, тот самый график, которым так приятно хвалиться и которого нет и в помине; вернее даже не так – просто его наличие никак не влияет на жизнь и существование. Но, тем не менее, он как-то живет своей собственной жизнью. Как зверек, что ли, домашний. Много не требует, в тапочки не хулиганит. Просит иногда побольше планов (ну так это не удивительно, он питается ими), да и все, собственно.
Повседневности стали чертовски приятными, а потому хочется перевернуть мир и подарить кое-кому пару коньков. Кое-кому, по большому счету, хочется подарить все вокруг. Но кое-кто хочет только все, что есть я.
А черт должен любить себя, вот в чем единственная несостыковка.
Нежность меня иногда затапливает. Убивает. Порой она даже слишком тяжела и невыносима; и выматывает похуже тех приседаний, что я делаю вечерами под бдительным надзором. Я совершенно теряюсь, когда она стучит в виски; и когда понимаю, что в комнате слишком много места, хотя не хватает всего-то ничего.
Остается радоваться, что способность гулять в одиночестве при мне навсегда: все-таки город требует к себе абсолютного внимания. Да и не сошедший пока еще с ума мир – тоже.