Услышать заполночь звонок, трогательно и как-то громогласно-привычно звучащий в готовящейся ко сну, но все еще ненормально бодрствующей квартире; пройтись, выключить свет по комнатам, схватить трубку, кратко поздороваться и на фразу: "Как ты, хомяк?" пробомотать радостно-устало: "Лучше всех...". В бодром темпе ответить на вопрос-заданный-по-делу коротко и ясно, и вроде бы уже пора прощаться, но... "зацепились языками" на час и чуточку еще, пронеслось время незаметно и уже больше часа ночи, и уже давно пора спать, и завтра на работу, а опаздывать не есть хорошо, да и вообще: ты серьезная личность или где, лапа моя?.. А за окном падает снег, очерчивает оранжевые круги вокруг фонарей, и засыпанные белой манкой тротуары чисты и нетронуты; шебуршит-закипает чайник на кухне, а в комнате сестра добралась до компьютера, так что звонкий смех ее разрывает нежную ткань этой первой снежной, леденцовой из-за рыжих фонарей ночи, тревожит копошащиеся снежинки, беспокоит задремавшие на полках книги.
Ночью, на кухне с телефонной трубкой, прижатой плечом к уху, за неспешной болтовней с горячо и трепетно своим собеседником, принюхиваясь к чаю в жестяной коробочке, болтая ногой в махровом тапочке и кутаясь в старый бирюзовый палантин с торчащими нитками, обыденно и от того еще более необыкновенно, в который раз и словно бы впервые рождается легенда, одна из сотен тысяч миллионов вероятностей, этакое сбывшееся-несбывшееся, когда-нибудь-может-быть-бы-и-даже-осуществимое, но пока еще на редкость далекое и забавное, сколько бы не было попыток перестать предсказывать в волшебные ночи. Рождается трогательная история чьего-то прекрасного будущего, смешного и теплого, умного и правильного, авторитарного и честолюбивого, полного нежности, насмешливости, чувства юмора и запах еды на огромной кухне, полного не-пыльных книг (да, потому что в твоем доме книги пыльными быть не могут; пыль, она ведь хитрая бестия, селится только там, где людей нет, а шаловливые ручки твои и последователей твоих все книги уже облазили, рассмотрели и половину даже перечитали не один раз), полного тщательно продуманного беспорядка, гостевых тапочек и лишних крючков для бедных студентов. А иногда - и для их курток.
На самом деле, конечно, эта придуманная первой снежной ночью сказка - лишь одна из многих вероятностей, лишь одна из возможных жизней-судеб, лишь веселое вопоминание о теплом и надежном периоде жизни, когда что-то невнятное, маячущее за горизонтом еще можно поймать за шкирку, притянуть поближе, раскатать между пальцами, как хлебный мякиш, придавая ему любую форму и плотность, а потом кинуть за щеку, прожевав, словно и не было этой дурацкой легендочки, этой мифоложки-на-ночь, колыбельной без рифмы, слуха и голоса исполнителя, но зато полной непридуманных-выдуманных деталей, в которых сомневаться не приходится, да и не нужно это: сомневаться. И можно с чистой совестью удачливого демиурга отправляться спать, зная, разумеется, что теперь за недогадалкой еще один долг: не то миф, не то затянувшийся анекдот о светлом будущем, но начало положено, а потому пятиться назад поздно. Известный факт, что пером написанное колюще-режущие предметы уже не повредят, рукописи не горят, а цыплят считают по осени, умиротворяет. А потому, чем дело кончится да сердце успокоится уже как-то безразлично.
По фигу, честно говоря.