В фильме Коровьев стоит сбоку от Маргариты, во фраке и с белым платком в кармане и, наклонившись к плечу, негромким, успокаивающим голосом говорит: "Ничего, ничего, ничего! Ничего не поделаешь, надо, надо!.."Он щурится, блестит стеклышками пенсне, взгляд – внимателен и всепроникающ. Он советчик-помощник, почти заботливо (и при этом невозмутимо) белым платком стирает со лба кровавые подтеки: "Потерпеть надо". Голос – приятен, в меру ироничен, на самую каплю равнодушен, шутлив; когда Коровьев обращается к валящейся от усталости королеве – голос звучит озабоченно: "Последний выход, и мы свободны". Но при этом он все проверяет: "Что-то случилось, королева?", и только один ответ ожидает, что все в порядке, разумеется, как же по-другому у Королевы; достает свой платок, языком цокает, головой качает и все шепчет: "Ничего-ничего, совсем немного осталось", промокает капли пота и крови, дотрагиваясь до лба. Он еще в начале сказал со значением: "И, право, я бы предпочел рубить дрова…"
И как же порой нужно своего Коровьева, когда ты в короне, из-под которой кровь каплями красными, а стереть нельзя, поменять позу – нельзя, голову склонить или улыбку с лица стереть, скажем, - тоже никак; тогда он своим белым платком дотронется до твоего лба, улыбнется ободряюще и вместе с тем равнодушно на самую малость, но и ее, этой малости, достаточно, чтобы не разрыдаться, не упасть, не бросить все к чертям собачьим и навсегда. Потом возьмет под руку, заботливо прошепчет на ухо: "Терпеть надо, королева; ничего-ничего". И действительно – ничего-ничего, и действительно – нужно терпеть, и на самом деле – ты королева. А если случится что, то шепот около уха – то ли искушающий, то ли заботливый: "Ничего не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья…"