Скуча-а-ала, родная френдлента?
Если я когда-то надеялась, что новый год добавит в мою жизнь что-то новое, то он добавил. Дурки, разумеется. Если я надеялась, что что-то может измениться, то... ха-ха-гы.
Первое января началось в десять утра - хотя нет, оно, разумеется, началось еще тридцать первого, сразу после; в новогоднюю ночь, под бой курантов и прочие мелочи и атрибуты нового, только-только пришедшего в гости года. Наверное. У нормальных людей, во всяком случае.
У хомяка бой курантов заменил лай собаки, шампанское - глинтвейн, а вообще было хорошо, но в два часа ночи отрубился интернет, в три я нашла в завалах в папке "Хомячьи документы" статью под заинтриговывающим названием "САЯ в подмосковных каменоломнях".
САЯ.
Спелео Аномальные явления. В три утра. В новогоднюю ночь. Бу-га-га...
В четыре утра собака стала лаять тише, статья подошла к концу, четыре вида рИбки, приготовленных к праздничному ужину возненавиделись мной окончательно, а курицу я почти доела. Клавиатура была в крошках от очаровательного и мягкого багета и капельках соуса; ну куда же без соуса! В колонках гремел, но все равно не мог пересилить петарды и собаку Бах, потом диск сменился на Наше радио, но легче не стало. Мышка была в курином жире, хомяк был в курином жире, юбка хомяка была в курином жире, а куриные косточки громоздились на столе, на большой и красивой новогодней салфетке. Хомяк дочитал статью, потер начавшийся дергаться глаз и решил, что под землю больше не полезет. Никогда.
Надеяться на то, что сон, непрекращающийся и весьма долговременный, приведет меня в норму, не приходилось, хотя бы потому, что не приходилось надеяться на сон. Что разумно - утром первого числа, в десять, меня разбудил звонок Пушкина: "С новым годом, хомяк!"
- И тебе Авада Кедавра...
Не понял. Желал меньше проблем вообще и больше проблем, над которыми потом буду долго и упорно смеяться. Наказал срочно выздоравливать, отсыпаться и ехать к нему на дачу. Кутить, вестимо. Обещала подумать. Температура прошла еще днем, правда, на горло и соплеизвергаемость это не повлияло, но такие мелочи от активной деятельности не уберегали хомяков никогда. А потому после разбитого бокала, наглым образом убежавшего кофе и еще пары мелочей, явно свидетельствующих о конкретном уроне домашнему имуществу, нанесенным никем иным, как хомяком, маман возопила страдательно и патетически воздев руки к потолку (на котором красовались пятна томатной пасты, хм; да и чего скрывать - до сих пор красуются):
- Когда же ты уедешь уже в свои пещеры?!
- Завтра утром, - сказал хомяк и пошел собирать транс. Разве что ложноножкой не помахал.
Заброска выдалась весьма себе, весьма: множество знакомств, полученная в подарок-отобранная-и вновь обретенная карта Сьян, асечные номера. Большой колонник - пустой, впечатляющий, ошеломляющий. Час плутания в тигровых кольцах.
- Кажется, мы уже проходили мимо этой надписи...
- Ага, и не один раз.
- Пойдем, пожалуй, по натоптанному.
- Не хочу тебя обижать, но тут везде натоптано.
- Мне определенно не хочется туда лезть...
- Ну и не полезем. Тут много выходов.
В пять утра выбросились воздухом подышать, темно, все тает, берег реки Пахры, мусор, пронизывающий ветер после безветренной по большей части системы. Скользко. Промозгло. Но - хорошо! Обратно через пятнадцать минут, потому что надо покурить, помолчать, поболтать, еще покурить - не мне, я все также, как ни странно, не курю. Пролететь полметра на входе, спереди испуганное:
- Ты чем ударилась?!
Под нос себе:
- Чем-чем - собой...
Громче:
- Я не ударилась, я всегда здесь так Кошачку прохожу. Так быстрее.
- Первый раз вижу подобный способ...
Про себя думаю: "Ну, вы меня вообще первый раз видите..."
К себе в грот к шести утра, мои проснулись, мрачно-сонно:
- Ну и где ты шлялась?..
Я, меланхолично натягивая теплые носки и застегивая спальник:
- Везде. Ко мне даже обходчик приставал. Когда мы пиво пили.
- А вот с нами ты, хомяк, пиво не пила, - М., капризно.
- Угу, дорогая, вы бы еще больше травы выкурили - я бы с вами в одном гроте не стояла.
- А куда ты денешься, хомячок?
- Резонно. Утром не будите, я буду долго спать. Шесть утра.
На следующий день не менее весело, и так до четвертого.
- А хомячок боится щекотки?
- Да-а-а!
- Не ори так, система обвалится...
- Я пойду погуляю, угу?
- Нет, сиди.
- Дай, пожалуйста, карту, я пойду погуляю, м?
- Нет, я сказал!
- Хватит меня кормить, я же погулять не смогу!
- Ешь, хомяк!
- Мы пойдем гулять, хомяк, идешь с нами?
- Да...
- Нет, она не пойдет!
- Почему? - хором.
- Она моя жена...
- Что? - тоже хором.
- Ешь, говорю. А карту я тебе не отдам.
- Фу, какой ты, братец, вредный.
- Терпи, сестренка.
- Какие-то у вас странные родственные отношения...
Четвертого иду домой от метро; думаю – боги, как устала, думаю – сейчас мыться и баиньки, думаю – еще немного и начну беречь печень... Думаю, а дома тихо...
Открываю дверь - а дома гости. Все в порядке вещей, определенно. Ночь - телефон, не очень долго, но болтовня-болтовня-болтовня.
Пятого на роликах с братцем, весь день - сначала роллердром на Тульской, потом - в Медведково. Прихожу домой и в ужасе предвкушаю, что завтра ногами двигать не смогу.
Колонки голосом БГ:
"Не пей вина, Гертруда - пьянство не красит дам..."
Действительно, когда уже праздники кончатся...
Шестое. Утро - тишина, ноющие конечности, носом в подушку пофырчать, собаку сонно потискать; надеясь еще немного поспать, зачем-то набрать телефонный номер, услышать:
- О! Хомя-я-як!
И пропасть на пару часов. Э-эх, братец.
Потом два килограмма печенья, самоиспеченного, часть в пакет и к Музе, к часу ночи доползти домой, понять, что теперь слова "Монтевидео" и "Катманду" адекватной реакции не вызывают, спросить себя, а что, хомяк, в твоем воспаленном мозгу хоть что-то вызывает адекватную реакцию? Похихикать наедине с собой. Начать перечитывать родной до дрожи ВК в старом, потрепанном подарочном издании, к без десяти три уснуть лицом на раскрытой книге... Чтобы в три утра быть разбуженной мобильником:
- Хомяк, ты что спишь? - братец, разумеется.
- Мунмн...
- Понял. Я тебе перезвоню на домашний?
- Мнмнун... Пять минут, я его найду только. Садист...
Нахожу трубку, жду звонка, засыпаю уже, вдруг мобильный, смотрю на экран и пытаюсь проморгаться, а в трубке:
- Хомяк, ты что спишь? – разумеется, братец. Второй.
- Не-е-ет...
- И правильно! Я тебе перезвоню на домашний?
- Ну попробуй...
Перезванивает. Я ошеломленно уточняю:
- Вы что сговорились мне одновременно в три часа ночи звонить?
Офигеваю. Оказалось, что нет. А впрочем, что это я! Дурные мысли приходят в дурные головы одновременно. Мы до сих пор ржем, что только братики могут решить в три часа ночи поговорить с кем-то по телефону и выбрать для этой цели хомяка. Разговариваю с двумя братцами по домашнему и мобильному. Оба убеждают, что надо говорить именно с ним. Потом осознают, что не спят оба, отрубаются, чтобы созвониться. Шокированно смотрю на две молчащие трубки на подушке. Чертыхаюсь. Убираю книгу, откусываю яблоко и засыпаю, едва успев дожевать.
С утра, седьмого - гости, мамина двоюродная сестра и еще, много. Софья уехала. Маман меня пытается разбудить, сонно бормочу: "Не трогай мой спальник!" Смеется.
Ем-ем-ем, все подряд. Особенное предпочтение отдается рождественскому салату: курица, миндаль, яйцо, сыр, виноград, морковь, еще что-то, состав дикий, но вкус божественен. Слушаю радио, валяюсь на полу, веду бесполезное существование вяло ползающего по ковру кораллового полипа, радуюсь жизни, слушаю песню "Хомячок-мутант" из неадекватных и Чижа из родного-любимого.
"А не спеть ли мне песню о любви..."
Думаю, думаю-думаю-думаю; прихожу к невеселому выводу, что слишком много думаю. Пишу болезненный пост, вспоминаю, что тырнета нет, радуюсь, что нет, сохраняю в папку "Жизнеописание", вздыхаю.
А, черт побери, живем.
Остальное - приложится.
Восьмое - кто бы мог подумать! - гости.
Девятого уже на работу, после праздников рабочая неделя проходит невнятно, быстро, бессмысленно и насыщенно. Девятого вечером - гости, потом - бессонная ночь, полная разговоров по телефону, среду не помню совершенно; хотя нет - встретила Айрон в Библио-глобусе, удивилась неимоверно, обрадовалась, обещала вернуть спальник.
Ночью, засыпая, слушаю радио, замечаю незамеченную ранее, гениальную, на мой взгляд фразу:
Не бывает атеистов в окопах под огнем...
Проникаюсь, пытаюсь донести до сестры, маман; она бьется в воспаленном мозгу, эта фраза, она хочет что-то. Засыпаю с ней на губах и напеваю весь следующий день.
Потом все как-то привычно запутанно и наполнено различными, родными до невозможности пустяками и глупостями; одиннадцатое, от Вал приходит смска с номером вагона и обещанием позвонить вечером. Я обещаю быть дома после десяти… и подрываюсь с Музой в кино. Прихожу черт знает во сколько, маман говорит, что звонила девушка, которая приедет к нам завтра, и я свинья, что меня дома не было, но они мило поболтали и все решили. Я не понимаю, что решили, я даже не пытаюсь понять, я мою голову и думаю, что пора спать. Звонит братец Кендер, и еще где-то до четырех утра я думаю, что пора спать. После четырех я сплю. Утром – работа, разъезды, уборка квартиры перед приездом гостей, телефонный разговор с другим уже братцем и грустное: "Нет, я не могу, нет, мы не приедем, нет, извини, нет, я, правда, хочу!"
Думаю про себя: Бу. Думаю про себя: жизнь несправедлива. Думаю: черт, я ночую дома в пятницу. Ы-ы-ы, вот что я думаю. И еду встречать внучу.
Курский вокзал в десять вечера страшл и ужасл, по меньшей мере; это, строго говоря, единственная мысль, которая бьется в моем мозгу, пока я жду поезд.
Внуча очаровательна.
Суббота преподносит множество фандомных встреч и посиделок, благодаря которым я убеждаюсь в том, что не люблю оффлайны и в том, что обожаю Кисо. Ибо так ржать нельзя. Когда сидим в очередном "кабаке" звонит Кендер, зовет на дачу к Пушкину, я, стиснув зубы, говорю: не могу. Говорю: занята. Говорю: да, мне тоже обидно. Говорю: сам дурак. Вешаю трубку. Думаю, что соскучилась по братикам.
Воскресенье дарит поход в Булгаковский центр, где я с ужасом узнаю про происшествие 22 декабря, ничего на эту тему не пишу, потому что бешенство еще не отпустило, да и вряд ли когда-нибудь отпустит. Бегемот опять где-то гуляет.
Потом наконец-то найденные Патриаршие пруды, чудесная Надалз, болтовня, посиделки в Елках-палках. Звонок от братца. Потом от второго. Потом – от обоих. Хором в трубку – хомячо-о-ок… Вал в трубку им: хомячок в эти выходные мой! Не слышат. Утверждают, что соскучились. Утверждают, что мучить не будут. Не верю. Но…
Но.
Смотрю на внучу просительно. Она говорит: хомяк, нет. Хомяк, я завтра уезжаю. Хомяк, у меня сумка не собрана. Хомяк, ты меня уговорил.
Едем…
Всю ночь ржем, пьем чай из ванны, играем в пальцы, читаем стихи с табуреточки, я делаю великое количество дурацких фотографий.
Утро понедельника застает в метро, дома пьем чай; я, Вал и Кендер, пугаем бабушку своим количеством в восемь утра на кухне, ржем. Расходимся. Вал едет домой, Кендер – ее провожать, а потом – домой, с родной бензой в обнимочку; я – на работу. Бессонная ночь накануне меня сваливает рано, я засыпаю около восьми, с трудом встаю на следующий день. Опаздываю на работу. Как обычно.
Живе-е-е-ем!
Живем.
Живем?..
…среди этого, в бесконечной суете и болтовне не оставляет мысль, не покидает, не уходит. Кажется иногда, что я не переживу, не выживу, не смогу простоять и продержаться, больше не могу совсем, ни секунды, ни минуты! Не могу! Не выстою ни под этим серым арбатским небом, одинаковым везде, окаймленным домами и почти проткнутым фонарями, в неприятном сумраке рыжеватыми. Не переживу эту бесснежную зиму, промозглый ветер, дождь посередине января; кажется, задохнусь во влажном межсезонном воздухе, испарюсь, превратившись в серую дымку, неотличимую от серого неба, исчезну где-то в пробке на Садовом кольце. И не станет, как будто и не было никогда хомяка, как будто так и надо. А, может быть, и правда, так и надо? Иногда кажется, что все – бессмысленно, лучшее этому доказательство – разорванная открытка в мусорном ведре, почти порванная надежда. Хотя – почему почти? Раз и навсегда порванная. От этого сводит зубы, и ломит спину, и просто – плохо. Как неуютно без веры в лучшее делается. Ложусь на диван, открываю Лилю Брик, ощущаю, что ничего и никого не хочу, потому что не могу понять, не могу, не могу! Не могу, как не бьюсь головой в закрытые двери и заколоченные окна. Не понимаю.
А я почему-то думала, что в новом году мы с папой помиримся. Вот уж утопия…
Я лежу на диване, на животе, головой на раскрытой книге, закрыв глаза, потому что так легче. Думаю, что все, по сути, бессмысленно. Пишу в бумажный ежедневник: "Права была Л.Ю. Как мало осталось, кого любить…"
Отрывает меня телефонный звонок. Оп-па. Братец. Через два часа повесив трубку и встряхнув головой, я успеваю только налить себе чашку чая и бросить туда чабрецовый Гринфилд, как звонит телефон. Второй братец. Медленно веселею. Зачеркиваю фразу:"Как мало осталось, кого любить…" Улыбаюсь и думаю, что уж двое-то у меня есть. Из разряда тех, кого любить.
А ведь сколько еще! Сколько еще…
Ну разве это не счастье?
В три часа ночи снова звонит телефон… Ложусь в пять.
Конечно, счастье.