Полезла кое-что посмотреть в одну книжку и пропала. Сижу и мокрыми глазами смотрю в книгу. Прочла "Выкурите сигару". "Записки сельского ветеринара" Дж. Хэрриот. Вот хочется иногда верить, что не отличаюсь сентиментальностью, но рассказы Хэрриота… Как же это… реально. Собаки, ну почему-почему-почему они живут меньше, чем мы? Почему они умирают?
Меня мало что, откровенно говоря, может расстроить – но если речь заходит о животных…
читать дальшеКак же это, наверное, больно – писать о смерти, как же это неправильно – убивать героев. Мне просто под впечатлением вспомнилась дискуссия об одном фике. Не хочу об этом – я все равно так и не смогла понять ни логику, ни смысл, ни необходимость. И не хочу.
Но Хэрриот – это… Наверное, единственная книга, с равной силой заставляющая меня и плакать, и смеяться, и просто вздыхать от счастья.
Не знаю, это любимая, думаю, книга и детства, и до сих пор. Я вряд ли смогу о ней написать связно – вообще трудно писать связно, когда в голове одни образы, когда на уме один восторг, когда не знаешь, как выразить эмоции, слишком уж они положительные и при этом болезненные. И слезы эти – они не плохие, нет. Светлые, может быть. Просто до невозможности грустно, что это наша жизнь и ничего не изменить. В конце концов собака мне гораздо ближе большинства людей.
Первый раз в руки мне Хэрриот попалл еще в глубоком, начально-школьном детстве – маман принесла. Большая, крупного формата книга, с желтоватыми страницами, темно-зеленой обложкой с золотистым теснением. Сначала маман читала нам с сестрой вслух. Первые запомнившиеся рассказы – про Трики-Ву и про Бренди. Это из "Собачьих историй".
Наверное, даже невозможно сказать, почему люблю его рассказы, но это чувство удивительной доброты и любви к животным подкупает. Мне ужасно повезло, что я выросла на книгах Хэрриота – я до сих пор могу перечитывать их без конца. "Выкурите сигару", "Плакатик над кроватью" – очень пронзительные рассказы, очень болезненные. И до невозможности живые. И так все равно грустно от этих настоящих слов, от того, что так бывает. Невероятное количество рассказов – у меня три книги – "Среди Йоркширских холмов", "Записки сельского ветеринара" и "Собачьи истории" – и в каждом из рассказов зверь, домашний любимец со своим характером. Трогательные, смешные, умные, преданные, порой вредные собаки, кошки, лошади, коровы.
Не знаю, как выразить – но это невероятные книги. И Хэрриот невероятный.
Выкурите сигару.
читать дальшеЯ снова заглянул в листок, на котором записал вызовы. "Дин,
Томпсоновский двор, 3. Больная старая собака".
В Дарроуби было немало "дворов" -- маленьких улочек, словно сошедших с
иллюстраций в романах Диккенса. Одни отходили от рыночной площади, другие
прятались за магистралями в старой части города. Они начинались с низкой
арки, и я всякий раз удивлялся, когда, пройдя по тесному проходу, вдруг
видел перед собой два неровных ряда поразительно разнообразных домиков,
заглядывавших в окна друг другу через узкую полоску булыжной мостовой.
Перед некоторыми в палисадничках среди камней вились настурции и
торчали ноготки, но дальше ютились обветшалые лачуги, и у двух-трех окна
были забиты досками.
Номер третий находился как раз в дальнем конце, и казалось, что он
долго не простоит. Хлопья облезающей краски на прогнивших филенках
затрепетали, когда я постучал в дверь, а кирпичная стена над ней опасно
вспучивалась по сторонам длинной трещины.
Мне открыл щуплый старичок. Волосы у него совсем побелели, но глаза на
худом морщинистом лице смотрели живо и бодро. Одет он был в шерстяную
штопаную-перештопаную фуфайку, заплатанные брюки и домашние туфли.
-- Я пришел посмотреть вашу собаку, -- сказал я, и старичок облегченно
улыбнулся.
-- Очень вам рад, сэр. Что-то у меня на сердце из-за него неспокойно.
Входите, входите, пожалуйста.
Он провел меня в крохотную комнатушку.
-- Я теперь один живу, сэр. Хозяйка моя вот уже больше года, как
скончалась. А до чего она нашего пса любила!
Все вокруг свидетельствовало о безысходной нищете -- потертый линолеум,
холодный очаг, душный запах сырости. Волглые обои висели лохмотьями, а на
столе стоял скудный обед старика: ломтик грудинки, немного жареной картошки и
чашка чаю. Жизнь на пенсию по старости.
В углу на одеяле лежал мой пациент, лабрадорский ретривер, хотя и не
чистопородный. В расцвете сил он, несомненно, был крупным, могучим псом, но
седая шерсть на морде и белесая муть в глубине глаз говорили о беспощадном
наступлении дряхлости. Он лежал тихо и поглядел на меня без всякой
враждебности.
-- Возраст у него почтенный, а, мистер Дин?
-- Вот-вот. Без малого четырнадцать лет, но еще месяц назад бегал и
резвился, что твой щенок. Старый Боб, он для своего возраста замечательная
собака и в жизни ни на кого не набросился. А уж дети что хотят с ним делают.
Теперь он у меня только один и остался. Ну да вы его подлечите, и он опять
будет молодцом.
-- Он перестал есть, мистер Дин?
-- Совсем перестал, а ведь всегда любил поесть, право слово. За обедом
там или за ужином сядет возле меня, а голову положит мне на колени. Только
вот последние дни перестал.
Я смотрел на пса с нарастающей тревогой. Живот у него сильно вздулся, и
легко было заметить роковые симптомы неутихающей боли: перебои в дыхании,
втянутые уголки губ, испуганный неподвижный взгляд.
Когда его хозяин заговорил, он два раза шлепнул хвостом по одеялу и на
мгновение в белесых старых глазах появилось выражение интереса, но тут же
угасло, вновь сменившись пустым, обращенным внутрь взглядом.
Я осторожно провел рукой по его животу. Ярко выраженный асцит, и
жидкости скопилось столько, что давление, несомненно, было мучительным.
-- Ну-ка, ну-ка, старина, -- сказал я, -- попробуем тебя перевернуть.
Пес без сопротивления позволил мне перевернуть его на другой бок, но в
последнюю минуту жалобно взвизгнул и поглядел на меня. Установить причину
его состояния, к несчастью, было совсем не трудно. Я бережно ощупал его бок.
Под тонким слоем мышц мои пальцы ощутили бороздчатое затвердение.
Несомненная карцинома селезенки или печени, огромная и абсолютно
неоперабельная. Я поглаживал старого пса по голове, пытаясь собраться с
мыслями. Мне предстояли нелегкие минуты.
-- Он долго будет болеть? -- спросил старик, и при звуке любимого
голоса хвост снова дважды шлепнул по одеялу. -- Знаете, когда я хлопочу по
дому, как-то тоскливо, что Боб больше не ходит за мной по пятам.
-- К сожалению, мистер Дин, его состояние очень серьезно. Видите
вздутие? Это опухоль.
-- Вы думаете... рак? -- тихо спросил старичок.
-- Боюсь, что да, и уже поздно что-нибудь делать. Я был бы рад помочь
ему, но это неизлечимо.
Старичок растерянно посмотрел на меня, и его губы задрожали.
-- Значит... он умрет?
У меня сжалось горло.
-- Но ведь мы не можем оставить его умирать, правда? Он и сейчас
страдает, а вскоре ему станет гораздо хуже. Наверное, вы согласитесь, что
будет лучше, если мы его усыпим. Все-таки он прожил долгую хорошую жизнь...
-- В таких случаях я всегда старался говорить деловито, но сейчас избитые
фразы звучали неуместно.
Старичок ничего не ответил, потом сказал: "Погодите немножко",-- и
медленно, с трудом опустился на колени рядом с собакой. Он молчал и только
гладил старую седую морду, а хвост шлепал и шлепал по одеялу.
Я еще долго стоял в этой безрадостной комнате, глядя на выцветшие
фотографии по стенам, на ветхие грязные занавески, на кресло с продавленным
сиденьем.
Наконец старичок поднялся на ноги и несколько раз сглотнул. Не глядя на
меня, он сказал хрипло:
-- Ну хорошо. Вы сейчас это сделаете?
Я наполнил шприц и сказал то, что говорил всегда:
-- Не тревожьтесь, это совершенно безболезненно. Большая доза
снотворного, только и всего. Он ничего не почувствует.
Пес не пошевелился, пока я вводил иглу, а когда нембутал вошел в вену,
испуг исчез из его глаз и все тело расслабилось. К тому времени, когда я
закончил инъекцию, он перестал дышать.
-- Уже? -- прошептал старичок.
-- Да, -- сказал я.-- Он больше не страдает.
Старичок стоял неподвижно, только его пальцы сжимались и разжимались.
Когда он повернулся ко мне, его глаза блестели.
-- Да, верно, нельзя было, чтобы он мучился, и я благодарен вам за то,
что вы сделали. А теперь -- сколько я должен вам за ваш визит, сэр?
-- Ну что вы, мистер Дин, -- торопливо сказал я. -- Вы мне ничего не
должны. Я просто проезжал мимо... и даже лишнего времени не потратил...
-- Но вы же не можете трудиться бесплатно,-- удивленно возразил
старичок.
-- Пожалуйста, больше не говорите об этом, мистер Дин. Я ведь объяснил
вам, что просто проезжал мимо вашего дома...
Я попрощался, вышел и по узкому проходу зашагал к улице. Там сияло
солнце, сновали люди, но я видел только нищую комнатушку, старика и его
мертвую собаку.
Я уже открывал дверцу машины, когда меня окликнули. Ко мне, шаркая
домашними туфлями, подходил старичок. По щекам у него тянулись влажные
полоски, но он улыбался. В руке он держал что-то маленькое и коричневое.
-- Вы были очень добры, сэр. И я кое-что вам принес.
Он протянул руку, и я увидел, что его пальцы сжимают замусоленную, но
бережно хранившуюся реликвию какого-то давнего счастливого дня.
-- Берите, это вам, -- сказал старичок. -- Выкурите сигару!
http://www.lib.ru/NATUR/HERRIOT/
И - Мерлин мой - как же я люблю свою собаку. Как же люблю.